В данной книге мы рассматриваем эти вопросы главным образом не с точки зрения центра, а с точки зрения самих региональных секретарей. Решать проблемы авторитарного контроля и разделения власти им приходилось в сложных условиях. Во-первых, секретари противостояли нажиму сверху и принимали меры к тому, чтобы местные руководители и активисты сохраняли при этом лояльность. Во-вторых, секретари, по сравнению с центром, не могли широко использовать репрессии как метод подавления и контроля. В начале книги было показано, что при Сталине большинство региональных вождей решали эти проблемы, создавая сети особого типа: небольшие, асимметричные группировки, работавшие главным образом посредством четырех механизмов: внеочередных повышений, компромата, неформального исключения и политического исключения.

Вследствие социальных и институциональных преобразований, начавшихся при Сталине и ускорившихся после его смерти, эта система низовых автократий начала меняться. Во-первых, иссякали некоторые прежние ресурсы, использовавшиеся для создания сетей. Вследствие упрочения региональных иерархий и системы служебного и возрастного старшинства региональным секретарям стало сложнее прибегать к тактике внеочередных повышений, классической для сталинских времен. Хотя тактики компромата и исключения оставались доступными и после смерти Сталина, их применение стало более ограниченным. Наконец, секретари эксплуатировали институты, созданные с целью контроля над ними, используя собранную информацию для оценки уровня недовольства, пересмотра своего поведения и предотвращения опасных конфликтов. Итогом стало формирование более широких сетей, теснее увязанных с формальной региональной табелью о рангах. Тем самым были заложены социальные и институциональные основы для замены низовых диктаторов сталинской эпохи партийными губернаторами времен Брежнева.

Уделяя в данной книге основное внимание региональному уровню, мы обращались также к событиям в центре. Мы полагаем, что Сталин, Хрущев и Брежнев по-разному решали стоящую перед ними проблему агентства, связанную с ограниченностью доступа к информации о состоянии местных дел, а также о действиях, возможностях и предпочтениях тех, кому поручено заниматься ими. Сталин решал эту проблему путем передачи полномочий региональным акторам, обставляя при этом акт делегирования институциональными сдержками и периодическими репрессивными чистками. Хрущев избрал иной подход. Обладая интуитивным пониманием проблем сверхцентрализации и ведя энергичную борьбу с бюрократизмом, он имел достаточно наивные представления о том, как работают организации. Хрущев считал возможным возлагать все большую ответственность за результаты развития на региональных партийных руководителей и в то же время ожидать от них честных, неподтасованных сведений о ситуации на местах. Как показала эпидемия приписок 1960–1961 годов, в этом отношении он сильно ошибался. Последовавшая крупномасштабная чистка в рядах местных лидеров стала сильным потрясением для региональной системы власти. Брежнев, в отличие от Хрущева, осознавал существование проблемы агентства, от которой нельзя было просто отмахнуться, но, в отличие от Сталина, он был готов поступиться гораздо большим в пользу своих ставленников в регионах. Итогом была политика «доверия к кадрам», ориентация на местных руководителей, обычно в соответствии со сложившимся порядком старшинства, будь то национальные или ненациональные административные единицы.

Определенное внимание уделено в нашем исследовании компаративным вопросам. В недавних работах, посвященных сравнению диктатур, было показано, что наряду с принадлежностью к институционально родственной категории авторитаризма общей чертой таких однопартийных государств, как Советский Союз, является их относительная долговечность и устойчивость, не наблюдающаяся при других формах недемократического правления[846]. В этих трудах компаративного направления поднимается вопрос о том, почему и каким образом институт партии способствует выживанию авторитаризма. Некоторые авторы указывают на способность партии обеспечивать относительно стабильные рамки для перераспределения ренты и торга вокруг политических уступок, что влечет за собой кооптацию и размывание потенциальной оппозиции[847]. В других работах отмечается, что общей организационной чертой партий, санкционированных режимом, является кооптация не просто при помощи разовых выплат или политических трансферов. Перераспределение ставится в зависимость от времени и — в организационном плане — от партийного стажа и старшинства, что заставляет акторов делать ставку на выживание режима[848].

Еще одно направление исследований делает упор на исторических истоках революционных режимов[849]. Самыми долговечными однопартийными системами являются те, корни которых восходят к эпохам длительной кровопролитной борьбы, таким как гражданские или освободительные войны. Идентичности, нормы и организационные структуры, сформированные в ходе длительных идеологически заряженных конфликтов, обеспечивают укрепление партийных границ, мобилизацию массовой поддержки и сплоченность элит. Проистекающие из этого более глубокие формы лояльности гораздо лучше способствуют выживанию режима в моменты последующих кризисов, чем поддержка, полученная посредством кооптации[850].

В этой книге показано, что по мере развития партии уникальным источником ее власти наряду с репрессиями и кооптацией становилось исключение. Компартия в СССР была первой общегосударственной организацией, которая упорядочила процесс политического исключения, сделав членство в партии эксклюзивной привилегией и тем самым превратив исключение из партии, а также реальную угрозу такого исключения, в мощное средство контроля[851]. Репрессии, кооптация и исключения на протяжении всей советской эпохи представляли собой жизненно важные инструменты стабилизации власти.

Система партийного исключения имела три особенности. Во-первых, как и в случае государственного насилия, зачастую более серьезные последствия имело не исключение как таковое, а реальная угроза исключения. Исключение из партии было связано с целым спектром наказаний, напоминавших коммунистам, что они могут расстаться с членством в партии. Во-вторых, исключение из партии означало изгнание из рядов номенклатуры и лишение соответствующих прав и привилегий. Но исключение не являлось просто кооптацией наоборот. Для тех, кто посвятил свою жизнь партии, исключение могло означать нечто намного большее, чем уменьшение оклада и утрату материальных благ: это мог быть сокрушительный удар, ведущий к снижению статуса, социальной изоляции и депрессии. В-третьих, партийное исключение могло принимать разные обличья. Формальное исключение из партии было наиболее зримым и самым тяжелым. Однако в ходу были и коллективные, неформальные исключения, совершавшиеся, например, на партийных собраниях по указке партийного руководства, в том числе социальный остракизм и агрессивные словесные нападки. Одной из важных новаций Хрущева были партийные чистки нового типа. Они предполагали, к примеру, коллективное снятие целых групп функционеров с их партийных должностей, но при этом обходили вопрос политической лояльности, что позволяло жертвам чисток избегать дальнейших преследований и сохранять свое место в номенклатуре. Подобные чистки, практиковавшиеся впоследствии также Брежневым и Горбачевым, оказывали некоторое стабилизирующее воздействие, давая почувствовать функционерам огромного партийно-государственного аппарата власть центра и вместе с тем вселяя в них уверенность в стабильности собственного положения в случае соблюдения установленных правил. Это обеспечивало стабильность системы, хотя вряд ли ее эффективность.

Известной особенностью однопартийных государств является их глубокая идеологизированность. В Советском государстве идеология отличалась необычайной последовательностью и