непреклонная гордость мешала им обоим. Да, он — не графский сын, а простой вампир, живущий далеко за пределами клана, но это не повод быть столь категоричной.

Пусть он далеко не так богат, как граф Кифен, не обладает той же силой, что глава рода, но как она может отказываться от своего шанса выжить только из-за гордости? Мужчина даже не хотел знать, насколько высока у нее планка.

Она могла бы стать женой графа. В теории. Но сейчас, когда в стране так неспокойно, когда герцога Касара убили так просто и быстро, словно тот был беспомощным ребенком, разве есть время сомневаться и расшаркиваться? Есть смысл быть такой разборчивой?

— Если ты усмиришь свою гордость… — начал было Валькар, но Маниэр его прервала тихим, надломленным смехом.

— Откуда у меня ей взяться? — криво усмехнулась она, — Я клановая вампирша, у меня не должно быть ни гордости, ни воли, ни собственных желаний. Я просто инструмент. Вещь. — они оба знали, что в клане всегда так. Поэтому Валькар предпочитал жить далеко за пределами гнезда, там, где его не достанут ни совет старейшин, ни глава рода.

Но слава вампирши, правдивые и абсолютно нелепые по своей сути вызвали в нем лишь насмешку.

— И графу Кифену так понравилась просто вещь. — скосил взгляд на нее вампир.

Валькар встретил графа вчера, совершенно случайно, и короткого разговора было достаточно, чтоб понять — Маниэр для Кифена важнее, чем он сам.

И безвольная покорная кукла вряд ли бы стала так важна для вампира, которого их клан ждал столько тысячелетий. Маниэр тоже была по-своему особенной, но сейчас у нее были связаны руки, отнято право выбора, растоптана надежда и всякая вера в будущее.

Пусть Валькар и не знал ее раньше, но одно мог сказать наверняка — сейчас она была безжизненной оболочной себя прежней.

— Просто… просто мне повезло. — убеждая скорее саму себя сказала она, — И никого, кроме меня не было. — в замке у графа из вариантов были только она и Веце, так что выбор, пожалуй, очевиден. Хотя будь полукровка девушкой, у Маниэр, наверно, не осталось бы ни единого шанса.

— Обманывай себя, сколько вздумается. Уверен, он за две свои жизни повидал много девушек гораздо красивее тебя. — Валькар осторожно положил на дальний край кровати вдвое сложенный лист и отошел под цепким взглядом Маниэр, — Вещи нужны клановым, а он свободный. Иначе я не вижу причины, по которой ты так цепляешься за него. — вампирша сжала губы и скомкала край одеяла в руках.

— Уходи. — сдавленно, с затаённой угрозой, с утомлённым изнеможением сказала она, не желая ни видеть, ни слышать Валькара ни одной секунды.

Маниэр смертельно устала, и хотя для той, что третьи сутки проводит сидя на кровати это звучало странно, усталость хватким оцепенением сковывала все мысли, тело, и желания. Даже хотеть чего-то казалось ужасно утомительным.

И на смену негодованию, злости и ненависти приходило безразличное, равнодушное отчаяние. Отчаяние, при котором любой конец бы ее устроил, и Маниэр проводила рукой по шершавой каменной стене и отрешенно прикидывала, сколько раз придется ударить о стену головой, чтоб потерять память или хотя бы сознание. Или жизнь.

Потому что то, как она живет сейчас и жизнью-то назвать нельзя. И выживанием тоже. То было существование, бесцельное, бессмысленное, опостылевшее и до ужаса ненавистное.

Валькар отвел взгляд, столь открыто наблюдать за чужими душевными терзаниями он считал неприемлемым. Вампир ничем не мог ей помочь, у него самого ситуация была немногим лучше, стой лишь разницей, что его никто не запер, да и от любви он тоже не страдал.

Но совет старейшин контролировал каждый его шаг в гнезде, повесил отслеживающее заклинание, запретив покидать графство, да и в целом все это необычное оживление выглядело до подозрительного странно.

Валькар и не знал, на что думать. Вряд ли старейшины боялись, что он решит нагуляться перед свадьбой или сбежит — это скорее Маниэр сделать может, потому ее и заперли. И неприятно холодком по спине сползала мысль, что в родном и горячо любимом гнезде он может доверять только старейшине Доллиру, да его внучке.

Он вернулся домой после стольких лет скитаний, но дом вдруг стал клеткой, из которой нельзя было даже бежать. И от мысли, что его навсегда лишат свободы, в легких спирало воздух.

Валькар любил свободу, он не мог без нее. Как и Маниэр.

Поэтому наверно Доллир и хотел свести их двоих — они бы прекрасно друг друга понимали.

Но в сердце Маниэр уже не было места и освобождать его она не спешила.

А Валькар не пытался ее уговорить, очаровать или хоть малость подвинуть Кифена в сторону. Валькар не любит Маниэр, зачем ему тогда бессмысленная борьба за ее сердце?

Да, он ее не любил. Но понимал.

И внутриклановые дрязги, все эти принудительные браки и ещё десятки причин, по которым он когда-то чуть ли не бежал из места, которое любит, всё это повторялось вновь. Только вот пути для отступления ему перекрыли и Валькара настигло то, от чего он столько лет скрывался вдали от клана.

Женщину, которую он любил, отдали другому, женщину, которую он любил, забили до смерти за якобы неверность, женщина, которую он любил, не осмелилась бежать вместе с ним.

Женщина, которую он любил, со слезами уверяла его, что он для нее ничего не значит, что он ей не нужен. И он ушел.

А теперь Маниэр, которую кто-то любит, отдавали ему. И Валькар метался между тем, что должен, и что правильно. И уже не знал, как это «правильно»?

Валькару было о чем сожалеть. Теперь к этому списку прибавилось ещё и знакомство с Маниэр. Он не хотел отнимать чужое, потому что знал, как это невыносимо больно, когда забирают у тебя.

Он, наверно, предпочел бы добровольно отправиться в Априош, чем всё это. Точно так же, как Маниэр душило собственное бессилие и бесправие, его убивала мысль стать третьим лишним, повесить себе на шею, словно камень, нежеланный брак. И жить с той, кому глубоко равнодушен, до конца жизни.

Валькар был согласен на создание семьи, но из них с Маниэр она не получится. Потому что они не нужны друг другу, и просто находиться друг с другом в комнате — неприятно.

И друзьями им тоже не стать — она заочно его ненавидит, и Валькар ее за это не винил. Он тоже ненавидел того, кому