Шрифт:
Закладка:
Порадовавшись, как у него ловко башка варит, Серега начал башку эту намывать яблочным шампунем. Три раза намыливал и столько же под душем смывал. Сначала вода с головы стекала чёрная, как нефть, потом — пегая, мутная, и только на третий раз пошла прозрачная.
Так бы и прописался тут в ванной, да дела ждать не будут. И так, наверное, кое-кто в городишке позабыл про него, треба напомнить. Рубайло намылил жёсткую пластмассовую мочалку и принялся тереть истосковавшееся по гигиене тело. Как следует вымывшись и вычистив зубы, он вылез из ванной и сдернул с крючка большое банное полотенце, которое ему приготовила Варька. Проверил, свежее ли, и энергично, с удовольствием растерся. Мокрое полотенце бросил на залитый водой пол, оглянулся — по бокам и на дне ванной, из которой через сливное отверстие ушла вода, остались грязно-серая слизь, спутанные волосья, жирные мыльные ошметки. Споласкивать за собой ванную Серега и не подумал. А баба тогда на кой, спрашивается?
В комнату прошлёпал голяком, распаренный, уморившийся от чистоты, рухнул на диван. Голову на покатую спинку откинул, разбросал в стороны руки, приступил к разглядыванию потолка, испятнанного причудливыми лишаями от облупившейся водоэмульсионки.
Варька, успевшая и соплячку свою к матери забросить, благо та через дом жила, и в магазин сгонять, уже вовсю кашеварила на кухоньке. Заглянула через хайло — проём, отделявший комнату от кухни и прихожей, — хихикнула блудливо:
— Ой, мужчина, а вы почему такой голый?
— Нудист я, — не поднимая головы, ответил Рубайло.
Варька с пониманием хохотнула, хотя наверняка и слова такого не слыхала, деревня.
— Спортивный костюм дай, — распорядился Серега.
На этой хате хранил он свой фирменный «Адидас» чёткого темно-синего цвета с белыми полосками. Классика! А в щель за плинтусом в своё время предусмотрительно заныкал две пятисотенных с серебряковской делюги. Теперь пригодятся эти последки!
Варька принесла аккуратно сложенный спортивный костюм, держа его в вытянутых руках, как хлеб-соль, передала с поклоном. Потом запустила твердые ноготки в шерсть на широкой Серегиной груди, пощекотала.
— Волосики!
Рубайло не понаслышке знал, что биксы тащатся от волосатых мужиков. От него не укрылось также, какими глазами Варька косилась на его балдометр[117], лежавший на ляжке.
«Сучка в охоте», — удовлетворенно думал Серега, надевая на голое тело спортивные брюки.
— Подотри там, в ванной, бриться пойду, — отстранил он ластившуюся Варьку.
Через пару минут, распечатав хрусткую упаковку с одноразовыми станками Gillette, Рубайло в маленькое настенное зеркальце разглядывал свою угрюмую физию, почти до глаз заросшую дикой черной щетиной. Критически огладил неряшливо отросшие на висках волосы. Прикинул, что завтра надо выкроить время и к Оксане в парикмахерскую заскочить, пусть сделает все по масти: причесочку, укладочку. Помазка и крема для бритья не имелось, по жидкой мыльной пене, нанесенной рукой на лицо, бриться было несподручно, несмотря на то, что станок был нулёвым. Разрекламированная смазывающая полоска над лезвием оказалась полной туфтой. С грехом пополам, изматерившись и порезавшись в двух местах, Серега все же побрился. Из-за отсутствия бальзама или лосьона после бритья и даже банального одеколона, выскобленную морду пришлось попросту обмыть тёплой водой из-под крана. Кожу остро пощипывало. Рубайло, поглядывая в зеркало на себя помолодевшего и вроде даже похудевшего, обеспокоился, как бы не пошло по роже раздражение.
В комнату вернулся к накрытому столу. После концлагерных харчей спецприемника щи, пельмени да капустка солёная показались барскими разносолами. Серега немедля ухватисто взялся за бутылку «Графини Уваровой», обнаружил, что за полчаса водка не успела в холодильнике остудиться до нужной кондиции. Критически посмотрев на пузатые хрустальные стопочки, повелел Варьке принести ему стакан. И только махнув водяры, хрусткой свойской капустой зажевав, он, наконец, ощутил, что после недельного мурыжева его децл отпустило. По груди разлилось вольготное, мягкое тепло, мозги приятно размякли. Жидковатые Варькины щи Рубайло хлебал и нахваливал, магазинных пельменей с майонезом умял глубокую тарелку. Перед каждым блюдом, само собой, причащался, но уже по полтинничку.
— Добавки, Серёжа? — Варька ежеминутно заглядывала в глаза.
Сережа утробно отрыгнул, взял женщину за мягкий подбородок, слегка сдавил, отчего губы у нее смешно, в форме цифры «восемь» расквасились.
— Снимай трусы, вставай раком! — скомандовал Рубайло.
У Варьки вид стал виноватым. Был бы сзади хвостик, она бы завиляла им. — Сережа, у меня это… ну как его… это самое… критические дни пришли… Серега уставился на женщину со злой укоризною, словно та умышленно нарушила свою физиологию под нежданный его приход. Всю неделю, полируя бока о деревянный настил нар, он как живую представлял широкую Варькину задницу, приподнятую кверху, сочные ломти половых губ, изготовившихся для жаркого харева. С сильной похмелюги желание обостряется до звона, о чем ни думай — перед глазами неотвязно стоит одна картинка: рабочий станок Варькин. Узнав о подвохе, Рубайло озадачился. Наблюдать, как болт хлюпает в менструальной крови, желания он не имел, несмотря на то, что брезгливостью никогда не отличался. В рот Варька брала, но чавкала при этом, как колхозница, и давилась, а ещё отказывалась глотать сперму. Поэтому минет
