оказалась чистенькой, заботливая женская рука чувствовалась во всём: в цветочках на подоконнике, в кружевной льняной скатёрке на круглом журнальном столе, в рубиновой изогнутой вазочке на тумбочке у телевизора, экран которого был завешен чёрным платком с бахромою.

— Свет, чего-то я запамятовал, а хата чья у вас? — проваливаясь в велюровое кресло, спросил Рубайло.

— Съёмная, — отозвалась Зябликова, — как платить теперь, ума не приложу.

Гость кивнул, соглашаясь. Света работала закройщицей в ателье, зарабатывала мало, добытчиком в семье был Ромка, правда, недолго. Освободился он в марте прошлого года.

— Ты, наверное, голодный, Сережа, — голос вдовы оставался тусклым.

— Пожрать бы не мешало, — охотно согласился Рубайло. — Отощал за хозяином.

Зябликова стала собирать на стол. Двигалась она, будто в замедленном кино. Серега подгонять не стал, в гостях все-таки. Света принесла глубокую тарелку со студнем, «оливье», блины, розетку с медом. Всё — заветренное, не первой свежести.

«Остатки с девяти дней, с поминок, — догадался Рубайло. — Не пронесло бы с отвычки».

С беспокойством он подмечал, что женщина не торопится выставить на стол бутылку. Упершись руками в подлокотники кресла, приподнял себя с мягкого сиденья, чтобы напомнить застрявшей на кухне хозяйке о правилах гостеприимства, но та вовремя вернулась в комнату с поллитровкой. Серега срочно налил в рюмки по золотистый ободок, поднял свою.

— За Ромку! Земля ему пухом! Такого кента у меня уже не будет!

Играючи, проглотил водку, Света пригубила.

Уминая густой студень, сплошь мясной, щедро приправленный чесноком, Серега поинтересовался с набитым ртом:

— Где сейчас, интересно, душа его бродит?

Женщина, присевшая на краешек второго кресла, стоявшего по другую сторону стола, ответила смиренно, давя вздох горечи:

— Теперь душе его показывают мучения и ужасы ада, прежде чем на сороковой день ей назначат место, где она будет ожидать воскресения мертвых и Страшного суда.

Рубайло с нескрываемым удивлением поднял на Зябликову глаза, — раньше за ней подобных закидонов не замечалось.

«Чешет, как по писаному!»

Впрочем, Серега знал её мало. Ромка сошелся с будущей женой по переписке, отбывая срок в Мордовии, куда его загнали после кипежа на «четвёрке». Расписались в зоне, Света три года ждала мужа с дальняка[121], с понтом дела, честная.

Махнув ещё рюмаху и подъев салат, Рубайло вернулся к земным проблемам.

— Димон Смоленцев был ли на поминках?

— Дима больше всех помогал. Не знаю, что бы я без него делала.

«А хрен ли ему не помогать? Набил карманы капустой, пока мы чалились. Строит теперь из себя Исусика», — у Сереги внутри нарастала неприязнь к бывшему подельнику.

Даже то, что за время его нахождения в спецприемнике Смоленцев единственный озаботился тем, чтобы дважды подогнать[122] жратвы и курева, не оправдывало Димку в глазах Рубайло. Ему казалось, что корефан с его бабками мог бы греть и получше.

— А он ничего не говорил тебе за Ромкину доляху? — Серёга прожевал, достал из нагрудного кармана рубашки пачку «Мальборо». — Где у вас курят?

— Рома на кухне курил или в туалете. А я не курю, — новое воспоминание о погибшем муже вызвало у женщины слезы на глазах. — Да ты кури здесь, Серёжа, я сейчас пепельницу принесу.

— И огнива тоже, а то я зажигалку посеял.

Закурив, Рубайло повторил вопрос. Зябликова не въехала в суть, пришлось ей, как маленькой, растолковывать, что раз Ромка был соучредителем в автосервисе, то ему принадлежит третья часть всего бизнеса.

— Теперь его долю надо на тебя, Свет, переоформлять. Ты ж — законная жена, единственная наследница. Вступишь в права, будешь процент свой получать.

— Но я ничего не понимаю в этом, — на сером, скуластом лице женщины не проявилось ни единой эмоции, озвученная тема ее не заинтересовала.

— Хочешь, я твои эти, как их, черт… интересы первое время буду представлять. У меня, правда, своих делов по кадык, но кто тебе ещё поможет… Ты как?

Зябликова неопределенно пожала плечами, не ответив. Серёга на жест не обратил внимания, а молчание воспринял как знак согласия.

— Ну и ладушки. Накину завтра Димке, как он насчет Ромкиной доли меркует. Давай по третьей, такое горе…

Рубайло разглядывал женщину, остававшейся в прежней неудобной позе, на самом краю кресла. Света была в чёрной водолазке, в чёрных шерстяных брюках. Без косметики, с собранными на затылке в пучок волосами, с раскосыми глазами, худенькая, она напомнила Сереге ткачиху из Средней Азии, которые в советское время по вербовке работали на фабрике. Во время учебы в «тэухе» они с пацанами регулярно навещали их в общаге на Северном проезде. Узкоплёночные шкурки халявный портвейн жрали только в путь и долбились, как прялки: маленькие, тощенькие, горластые, злоеб*чие. Рубайло почувствовал, как его налившийся от приятных воспоминаний градусник[123] толкнулся во флакон с шампунем, засунутый в карман брюк. Возбуждения добавилось от всплывшей перед глазами картинки трусиков, сушившихся в ванной. В одних, желтых, узеньких Серега представил Свету, наклонившуюся раком к креслу, и едва контроль над собой не потерял.

Ошарашил рюмку, свернул в трубочку блин, сунул в рот, принялся жевать. По груди от водки огонек разлился.

«Решу вопрос с её долей в сервисе, сама ляжки раздвинет, никуда не денется, — определился Рубайло. — Можно и сейчас её завалить, но уж больно морда у нее несчастная, рассопливится, а я слякоть не люблю».

— Сваргань, Светуль, кофейку, да я порысачу, дела, — Серёга дотянулся до коленки женщины, приручая, погладил, та кивнула головой.

Серега выдул две чашки Jardin, каждую — под сигаретку, наказал хозяйке, не откладывая в долгий ящик, сыскать все документы, которые у Ромки имелись по автосервису и обсказал в подробностях, как и в какие сроки он в лучшем виде обустроит ее дела.

В половине восьмого Рубайло, не забыв хватить на ход ноги, отчалил восвояси. В прихожей, уже в куртке, обнял Свету как бы жалея, к широкой груди прижал. Женщина не реагировала, вела себя словно кукла бессловесная, тряпичная.

На восемь вечера у Сереги была договорена встреча с Пандусом, у которого семь суток административного ареста истекали сегодня в девятнадцать ноль-ноль. Они забились пересечься на нейтрале, у магазина «Спорттовары». Держали их со Славяном в ментуре, само собой, в разных камерах, но спецприемник — не ИВС, изоляция там — одно название, кормушки всегда нараспашку, перекрикиваться можно без опаски, да и на оправку по несколько человек разом выводят. Так что у них имелось вдоволь времени добазариться о нескольких вариантах встречи на воле. Рубайло не сомневался, что соскочит раньше намеренного судьей срока, не думал только, что в один день с кентухой. В Славяне он уверен был как в самом себе, пацик