на эти ухищрения. Я даже не подумала о том, чтобы ответить ему реверансом, а лишь стояла, гордо выпрямив спину и аккуратно прижав руки к талии, и ждала, что он скажет в свое оправдание. Вчера Эдмунд держался со мной подчеркнуто официально, как с вдовствующей королевой. А сегодня я и сама буду вести себя соответствующим образом и обуздаю ярость, горячим клубком засевшую у меня внутри.

– Королева Кэт. Вы, как всегда, восхитительны.

Эдмунд был жалок. Неужели он считал меня настолько поверхностной и думал, будто меня можно успокоить пустой лестью?

– Почему вы ничего мне не сказали? – требовательным тоном спросила я.

Я несколько потрясла его своей прямотой, однако Эдмунд ответил без колебаний:

– Я скажу вам все сейчас. Но сначала должен заметить, что вы по-прежнему самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал.

Он был сама надменность и самомнение. Мне казалось, что я вижу, как лихорадочно работает хитрый мозг истинного Бофорта, пока его хозяин обаятельно улыбается мне, изливая льстивые речи. Мой гнев не исчез, он варился на медленном огне. Я не стала понижать голос: сегодня я была не в настроении для компромиссов или осмотрительности.

– Вам следовало приехать ко мне и сказать, что вы больше не можете на мне жениться. Вы должны были лично явиться в Виндзор.

– Не можем ли мы с вами поговорить наедине? – вкрадчиво поинтересовался Эдмунд, со знанием дела, очаровательно выгнув красивые брови.

– Нет.

Его улыбка – тоже весьма впечатляющая – сменилась выражением смиренного раскаяния.

– Да, мне следовало приехать. Это было ошибкой, весьма прискорбной. Я заслуживаю вашего презрения, миледи, и теперь могу лишь молить о прощении. Я думал, вы все поймете…

Таким образом Эдмунд пытался вызвать у меня сочувствие. Он протянул руку вперед, рассчитывая, что я дам ему свою, как бывало прежде. Но я не поддалась: мои пальцы оставались сцепленными.

– Этим вы не облегчите мое и без того тяжелое положение, – заметил Эдмунд.

– Так будет и впредь, – ответила я. – А еще я хотела бы услышать от вас об обстоятельствах, которые заставили вас нарушить обещание вечной неугасимой любви. Мне было не слишком приятно узнать об этом от Уорика под любопытными взглядами придворных. Пожалуй, так же неприятно, как и ощущать отсутствие вашего внимания во время приема.

Я сама удивилась. Откуда только взялись эта непоколебимая уверенность, эта впечатляющая гладкость речи, это мстительное желание причинить боль? Порождено это было тем, что мой возлюбленный публично отрекся от меня; я больше не была обходительной и утонченной. Я была нечувствительной и равнодушной к тому, что происходило вокруг нас. Мне хотелось услышать правду из уст Эдмунда, увидеть его смущение, когда он станет объяснять, что из-за его политических амбиций я вдруг стала не нужна ему.

Мой тон привлек внимание окружающих: на нас начали оглядываться; Эдмунд помрачнел, и раскаяние на его лице сменилось гримасой гнева. Он очень нелюбезно – совсем не так, как подобало бы вести себя с возлюбленной, – схватил меня за руку и утащил с прохода в нишу у амбразуры окна, жестом запретив Гилье следовать за нами.

– Совершенно незачем делать достоянием собравшихся наши личные разногласия.

Я видела, что Эдмунд пытается сдержать раздражение, и восхищалась тем, с каким успехом ему это удается: черты его подвижного лица смягчились от фальшивого сочувствия. Это выглядело потрясающе правдоподобно. Почему я прежде не подозревала в нем таких талантов и верила каждому произнесенному им слову?

– Я понимаю, что разочаровал вас.

– Нет, не понимаете, – резко ответила я. – К тому же я не знала, что у нас с вами имеются личные разногласия. Все наши разногласия, насколько я понимаю, относятся к области политики.

Эдмунд вздохнул. Это был вздох глубочайшего раскаяния. Как же здорово он все-таки справлялся со сложной гаммой собственных эмоций.

– Вы очень точно выразились; согласен. Но тем не менее… я думал, что вы меня поймете. – Он апатично, безнадежно взмахнул элегантной рукой, чем разозлил меня еще больше. Потому что никакой апатичности в Эдмунде Бофорте не было и в помине. Все это делалось лишь для внешнего эффекта, он опять играл роль, чтобы как-то успокоить свою совесть – если таковая у него вообще имелась.

– Так что я должна была бы понять, Эдмунд? – будничным тоном поинтересовалась я.

– Думаю, это очевидно, Екатерина. – Наконец-то в его голосе появились резкие нотки. – Я никогда не считал вас глупой.

Эдмунд умышленно назвал меня по имени, но если раньше это заставляло меня трепетать от желания, то теперь нисколько не тронуло. Я поймала себя на том, что бесстрастно наблюдаю за ним – с таким же видом Юный Генрих часами безмолвно следил за муравьями, суетливо сновавшими по плиткам мощеных дорожек в саду Виндзорского замка. Вне всяких сомнений, Эдмунд мастерски владел словами и эмоциями, сплетая из них канву, необходимую для достижения собственных целей. Однако мое сердце, которое он раньше заставлял пылать огнем, теперь оставалось холодным, как кусок льда.

– А я считаю, что именно сейчас оцениваю ситуацию здраво, – сообщила я ему, не теряя самообладания. – Я верила, что вы любите меня, но вчера эта вера была уничтожена. Уничтожена добрым отношением Уорика и вашей отчужденностью, граничившей с высокомерием…

– Нет, Екатерина, только не это! Вы должны понять… – Его мягкий голос звучал обольстительно, и предполагалось, что это должно меня покорить.

– Я и понимаю. Причем с поразительной отчетливостью. Полагаю, я вообще должна быть польщена, что вы нашли для меня время.

Внезапно все его обаяние исчезло и вновь вернулось раздражение.

– Но если вам уже сообщили о положениях нового закона, что такого я мог бы вам сказать, чего вы еще не знали?

– Действительно – что? Я, например, думаю, что вы должны были честно признаться мне в том, что ставите политику выше любви. – Впервые в жизни я ощущала, что полностью владею своими чувствами, приводя в ярость мужчину, которого когда-то любила. – И мне жаль, что вы не смогли объяснить даже самому себе, что желание добиться чинов и карьерного продвижения в вас сильнее, чем стремление добиться моей руки.

Лицо Эдмунда побледнело, губы судорожно сжались, что было особенно заметно в уголках рта.

– Они сделали так, что я не мог поступить иначе, – отрывисто произнес Бофорт.

Он явно злился, но и я тоже!

– Да, они это сделали. И, как оказалось, любовь все-таки имеет свои границы, даже после столь пылких обещаний хранить мне верность до конца своих дней, мой славный граф де Мортен. – Я хладнокровно отметила, что после этого моего удара его плотно сжатые губы побелели. – Нельзя же, в самом деле, пренебречь возможностью править в Мортене? А если бы вы хотя бы заикнулись