В дом на границе двух районов мы тогда вернулись поздно. После съезда все переместились в кофейню “Либерал”, где, заняв несколько столов, праздновали и скорбели одновременно. Когда приехало Чешское телевидение, никто из нас не знал, что, собственно, сказать о покойном, но положение спасли сотрудники Института чешской литературы при Академии наук, которые уже включили Вацулика в историю литературы. У меня с Вацуликом было связано только одно воспоминание, за которое я мог зацепиться: после какой-то премьеры в театре “Гусь на поводке” он стоял взъерошенный рядом с цимбалами и горланил моравские народные песни. Его фельетоны на задней полосе газеты “Лидове новины” я недолюбливал, их автор казался мне растерянным фанфароном из другой эпохи.

– А я у него ничего не читала, – сказала Нина, пока мы поднимались на седьмой этаж в ее доме без лифта.

– Не страшно, зато твои родители точно читали.

– Кстати, это была самая длинная минута в моей жизни.

– Серьезно? У меня с собой не было часов, а когда стоишь перед полным залом, трудно уследить за временем.

– Ну да, глупо было бы торопиться, – запыхавшись, согласилась Нина.

– Именно так я и решил. Как ты думаешь, сколько длилась эта минута молчания?

– По-моему, почти в два раза больше.

– В два раза больше тишины, – отозвался я и, добравшись до лестничной площадки, взял Нину за руку.

Это был последний привал перед покорением вершины, но я после двух напряженных дней уже не мог сделать ни шагу. Открыв окно на лестнице, мы смотрели, как летучие мыши чертят зигзагами двор. “Лишь в тот момент, когда мы осознаём, что историю можно понять лишь задним числом, мы понимаем, какое место человек занимает в истории”, – вспомнились мне слова Милана Кундеры. Он действительно сказал именно так?

* * *

У Яника есть один рассказ[92], который мне всегда нравился, и там два главных героя, парень и девушка, по очереди рассказывают их общую историю. Неудивительно, что после этого Яник не пускает меня в свою книгу. Так что не дайте себя одурачить: это его история, а точнее, его взгляд на нашу историю, а я сижу помалкиваю, хотя нет-нет да и начинаю скрежетать зубами – может, вы тоже слышите? Так это, если что, никакие не соседи. Яник где-то тут говорил, что есть две правды, и одну из них нельзя называть. Вот эта вот вторая правда, которую нельзя называть, – не моя ли она случаем?

Например, я могла бы поправить Яника, что, когда звонил Кундера, он был в туалете и не мог взять трубку, а я никогда не отвечала на звонки в его телефоне. Да и что бы я сказала? “Господин Кундера, так забавно вышло – он как раз справляет нужду”? Потом Яник ужасно дергался – что если Кундера уже не перезвонит? Я думала: если не перезвонит, то Яник до конца жизни будет страдать от запоров или начнет брать телефон с собой в туалет и этим страшно меня бесить, – с меня хватит, что он берет туда “Респект”, который я еще не успела прочитать.

По правде говоря, когда проходил съезд, у нас уже были немного другие заботы. Где-то за месяц до того Яник увидел, что в Поличке прямо на площади сдается в аренду помещение, и спустя две недели мы решили, что летом откроем там кофейню. Идея была бредовая, но мы тогда этого не понимали: мы снова были вместе, в нас бурлила энергия, и (особенно Янику) казалось, что открыть кофейню – офигенная мысль. Тут есть и моя вина: я сказала ему пару раз, что хотела бы иметь собственную кофейню. Правда, не уточнила, что не в захолустном городке где-то в Высочине.

Накануне съезда я приехала в Поличку, чтобы тоже посмотреть помещение. В общем-то там и раньше была кофейня, но мы относились к ней немного пренебрежительно. Она называлась “Арт-кафе”, в ее витрине красовался ковер с какими-то развешанными по нему украшениями, на стенах были обои с танцорами, а с кофемашиной там обращались, как с автоматом по продаже билетов.

Наверное, это не так важно, но я хотела бы добавить, что в Поличку из Свитавы ходила небольшая старая электричка, которая напоминала мне о детстве. В дороге я то читала, то думала о том, как быстро все меняется. Пару месяцев назад я оставила Яника одного праздновать в Поличке Рождество, хотя у самой сердце от боли разрывалось, а теперь, похоже, у нас там будет своя кофейня. Значит, мы, видимо, туда переедем. Я не смогла его бросить, хоть и попыталась, и не знала, правильно ли мы сделали, что снова сошлись. Где-то глубоко внутри у меня сидело чувство, что мне стоило пойти своей дорогой. Вот только уйти от Яника было сложно.

Уйти от Яника было сложно, хотя жизнь с ним тоже была не сахар. Ему – примерно как вот в этой книжке – всегда требовалось чувствовать себя кем-то вроде мастера в ролевой игре. Он был щедрым хозяином в своем собственном мире, но миры остальных его интересовали постольку-поскольку. Я говорю не о себе, меня он готов был препарировать часами, но вот, например, мои друзья его уже не особо волновали. Неслучайно в этой книжке их почти нет. Вам не показалось это странным? Как будто у меня и не было никаких друзей. Двоих-троих человек из моего окружения он полюбил, а остальные для него ничего не значили – как-то раз он даже прямо сказал мне об этом. Он не имел в виду ничего плохого, просто был жутко избалован литературой и философией, и внутренние миры простых смертных часто казались ему скучными. Из-за этого я поначалу чувствовала себя избранной, но постепенно начала уставать от того, что мы замкнуты друг на друге.

Раз уж я наконец взяла слово: я чувствовала себя избранной, но при этом не могла избавиться от мысли, что выгляди я иначе, он бы вообще не стал со мной встречаться. Нельзя сказать, что он меня не любил. Наоборот, я не знаю никого, кто любил бы так сильно. Но мне казалось, что больше всего он любил во мне то, в чем не было абсолютно никакой моей заслуги, – то, как я выгляжу, и еще то, что видел во мне только он, потому что видел это вообще во всех. А мне хотелось, чтобы меня любили за то, что во мне есть особенного, но именно это его, похоже, не слишком интересовало. Мне трудно объяснить точнее, у меня