он произнес эти слова, сердце у меня в груди затрепетало. Сначала я думал, что он собирался просто меня помучить, отомстить за изгнание из Ордена, хотя другие его члены участвовали в отлучении в большей степени, чем я; когда его лишили членства, я уже начал сползать в темноту. Теперь я понимал, что Прайрат, судя по всему, хотел получить книгу, которой, как он думал, я обладал, — и не сомневался, какая именно книга ему нужна.

Я вступил с ним в словесный поединок, используя слова, как фехтовальщик — клинок, и некоторое время удерживал свои позиции — пьяница до самого конца сохраняет хитрость, она остается с ним намного дольше, чем душа, — но мы оба знали, что в конце я все равно сделаю то, что ему нужно. Ко всему прочему я очень устал и был болен. Пока мы беседовали, в комнату вошли двое мужчин с гладко выбритыми головами, смуглые, в аккуратных сутанах, вне всякого сомнения, южане с островов. Оба молчали — возможно, были немыми, — тем не менее причина их появления не вызывала сомнений: они будут меня держать, чтобы Прайрат не отвлекался, когда он перейдет к более жесткому методу ведения допроса.

Когда они схватили меня за руки и подтащили к стулу Прайрата, я сдался. Нет, я не боялся боли или других ужасов, пугающих душу. Клянусь, мне стало все равно. Я решил, пусть он получит от меня то, что ему нужно, и делает с книгой все, что пожелает. Едва ли любое наказание в почерневшем от грехов мире будет несправедливым… Я так долго пребывал в глубинах тьмы, что мне ничего не оставалось, кроме пустоты.

— Ты слишком вольно обращаешься со страницами одной старой книги, Падрейк, — сказал Прайрат. — Или теперь ты называешь себя иначе? Не имеет значения. Мне нужна эта книга. Если ты скажешь, где ее прячешь, то получишь свободу. — Он указал на алые окна. — Если нет… — Он махнул рукой в сторону предметов, лежавших рядом на столике со следами крови и волос.

— У меня ее больше нет, — сказал я Прайрату.

И не солгал. Последние несколько страниц я продал две недели назад: а в конюшне спал после выпивки на вырученные деньги.

— Я не верю тебе, человечек.

В следующий момент его слуги что-то со мной сделали — и я закричал. Когда я продолжал твердить, что не знаю, где теперь книга, он сам принял активное участие в пытках, останавливаясь только в те моменты, когда я больше не мог кричать и мой голос превращался в хриплый шепот.

— Хм-м-м, — сказал он, почесывая подбородок, словно копируя доктора Моргенеса, который часто так делал, когда размышлял над особенно трудным куском перевода. — Возможно, мне придется тебе поверить. Вряд ли такое дерьмо, как ты, будет молчать из каких-то высоких соображений. Расскажи, кому ты их продавал — каждую страницу.

Проклиная себя за смерть торговцев — я знал, Прайрат убьет их без малейших колебаний, — я назвал ему все имена, которые помнил. Ну, а когда я колебался, мне помогали… его слуги…

Внезапно Кадрах разрыдался. Мириамель видела, что он пытался подавить слезы, но у него начался приступ кашля. Она наклонилась вперед, взяла его за холодную руку и сильно сжала, чтобы он понял, что она рядом. Через некоторое время его дыхание стало ровнее.

— Я сожалею, принцесса, — хрипло сказал он. — Мне очень не хотелось вспоминать…

На глазах Мириамель также появились слезы.

— Это моя вина. Мне не следовало заставлять тебя рассказывать твою историю. Давай остановимся, чтобы ты мог поспать.

— Нет. — Она почувствовала, что Кадраха трясет. — Я начал и теперь не засну в любом случае. Возможно, мне станет легче, если я вам все расскажу. — Он протянул руку и погладил ее по голове. — Я думал, он получил от меня все, что хотел, но ошибся.

«А что, если у господ не будет страниц, которые мне нужны, Падрейк?» — О боги, нет ничего омерзительней улыбки этого священника! — Я полагаю, тебе следует рассказать мне все, что ты помнишь, — ведь в твоей пропитанной вином голове еще осталось немного разума, не так ли? Давай, вспоминай, ученичок.

— И я ему рассказал, каждый отрывок, каждую строку, которую сумел вспомнить, впрочем, последовательность отдельных кусков я, конечно, восстановить не мог. Прайрат прежде всего интересовался загадочными словами Ниссеса, имевшими отношение к смерти, в особенности «Разговорами через вуаль». Насколько я понимал, они являлись ритуалами, позволявшими добраться до «Песен высокого воздуха», как их называл Ниссес, — иными словами, мыслями тех, кто каким-то образом перешагнул порог смерти — как мертвых, так и никогда не живших. Я изрыгал отрывки, стараясь угодить, Прайрат сидел и кивал, а его блестящая голова испускала необычный свет.

Каким-то образом в середине ужасного допроса я заметил нечто странное, не сразу, но с того момента, как начал свободно говорить о книге Ниссеса, мне больше не причиняли вреда — один из молчаливых слуг даже дал чашу с водой, чтобы я говорил более внятно. Когда я хрипло говорил, с радостью отвечая на вопросы Прайрата, как ребенок на первой святой мансе, я с беспокойством заметил странное движение света в комнате.

Сначала, постоянно испытывая боль, я был убежден, что Прайрат сумел как-то заставить солнце проходить за кровавыми окнами не с востока на запад, а в противоположном направлении, свет и в самом деле перемещался противоестественным образом. Я размышлял над этой загадкой — в подобные моменты хорошо, когда можно подумать о чем-то, не связанном с тем, что с тобой происходит, — и наконец мне удалось понять, что законы Вселенной не были нарушены. Просто сама башня, или ее верхняя часть, медленно вращалась в сторону солнца, но немного быстрее его, — так медленно, что, в сочетании с движением самого последнего этажа, снаружи никто ничего не замечал.

Вот почему ничто не должно касаться стен этого помещения, — подумал я! И хотя меня все еще мучили боль и ужас, я восхищался огромными шестернями и колесами, которые, должно быть, бесшумно работали под штукатуркой. Или у меня под ногами. Когда-то подобные вещи доставляли мне наслаждение — в юности я провел много часов, изучая законы механики движения сфер в небесах. И, да помогут мне боги, это позволило мне получить пищу для размышлений, не связанных с тем, что делали со мной и что я сам навлек на других.

Оглядывая круглую комнату, я продолжал лепетать и впервые заметил слабые метки, нанесенные на красное стекло окон и как они испускали едва различимые лучи более темного оттенка, которые пересекали странные символы, нарисованные на внутренних стенах помещения. Мне