Мириамель вспомнила тот день, когда впервые увидела Прайрата. Красный священник пришел в покои ее отца в Мермунде, чтобы рассказать о событиях в Наббане. В последнее время юной Мириамель стало очень трудно разговаривать с отцом, ей никак не удавалось придумать слова, которые заставили бы его хотя бы разок улыбнуться, как часто бывало, когда она была светом его очей. Государственные вопросы давали ему отличный повод избегать еще одного неловкого разговора с дочерью, и Элиас отослал Мириамель прочь, однако любопытство заставило ее перехватить взгляд Прайрата возле дверей.

Уже в юности Мириамель привыкла к самым разным взглядам придворных отца — одни смотрели на нее с раздражением, считая ее помехой в своих делах, другие, видевшие одиночество и переживания девушки, не скрывали жалости, некоторые открыто рассчитывали со временем на ней жениться, кто-то сомневался, станет ли она красивой, когда повзрослеет, и будет ли удобной королевой после смерти отца.

Но никогда прежде изучавший ее взгляд не был таким холодным, а равнодушие в черных глазах настолько нечеловеческим: каким-то непостижимым образом она знала, что Прайрат смотрел бы так же, будь она куском мяса на столе мясника. Одновременно у нее возникло ощущение, что он видит ее насквозь, как если бы все ее мысли прошли обнаженными перед ним, корчась под его равнодушным взглядом. Охваченная ужасом, Мириамель отвернулась от жутких глаз и побежала по коридору, необъяснимо расплакавшись, и услышала за спиной гудение голоса алхимика. Мириамель поняла, что значит для нового друга отца не больше, чем муха, и он будет ее игнорировать, больше о ней не вспомнив, или раздавит без колебаний, если это послужит его целям. Для девочки, убежденной в собственной значимости, которая пережила даже любовь отца, новое откровение стало настоящим кошмаром.

Ее отец, при всех своих недостатках, никогда не был таким чудовищем. Но почему он впустил Прайрата в свой внутренний круг и со временем дьявол-священник стал самым главным и доверенным его советником? Этот вопрос всегда вызывал у нее тревогу, и она до сих пор не нашла на него ответа.

Теперь, в тихо покачивавшейся лодке, Мириамель постаралась, чтобы ее голос звучал ровно.

— Расскажи мне, что случилось, Кадрах.

Монах явно не хотел начинать. Мириамель слышала, как его пальцы скребут по деревянной скамье, словно он что-то искал в темноте.

— Они нашли меня в конюшне постоялого двора к югу от Эрчестера, — медленно заговорил он, — я спал в навозе. Стражники вытащили меня, швырнули в фургон, и мы поехали в Хейхолт. В тот год была ужасающая засуха, и в позднем полуденном свете все вокруг казалось золотым и коричневым, даже застывшие деревья, тусклые, точно дорожная грязь. Я смотрел по сторонам, а в голове у меня гудело, как в церковном колоколе, — конечно, я спал после хорошей попойки, — и я думал о том, что сухость, из-за которой мои глаза, нос и рот казались переполненными пылью, уничтожила также все краски мира.

Солдаты, считавшие, что я всего лишь преступник, которому осталось жить совсем немного, разговаривали между собой так, словно я уже умер, жаловались на тягостную обязанность тащить и хоронить грязный и вонючий труп, каким, несомненно, я стану. Один из них даже заявил, что потребует дополнительную плату за неприятный труд. Другой усмехнулся и ответил: «У Прайрата?» Это заставило хвастуна замолчать. Другие солдаты рассмеялись, глядя на его смущение, но их голоса звучали фальшиво, словно одна лишь мысль о попытке что-то попросить у Красного священника могла испортить настроение на весь день. Так я впервые узнал, куда мы направлялись, и понял, что меня ждет много худшая судьба, чем повешение за воровство или предательство, в чем я был, несомненно, виновен. Я попытался выпасть из фургона, но меня быстро схватили и швырнули обратно.

«Ха, — сказал один из них, — он знает имя!»

«Пожалуйста, — умолял я, — не отдавайте меня ему. Если в вас есть хоть капля милосердия Эйдона, сделайте со мной все, что захотите, но только не везите к священнику».

Солдат, говоривший последним, посмотрел на меня, и мне показалось, что я увидел жалость в его жестоких глазах, но он сказал: «И позволить его гневу обрушиться на нас? Оставить наших детей сиротами? Нет. Держись и веди себя как мужчина».

Я плакал всю дорогу до ворот Нирулаг.

Фургон остановился у окованной железом двери, что вела в Башню Хьелдина, и меня втащили внутрь, отчаяние сделало меня таким слабым, что я даже не сопротивлялся — впрочем, что мое несчастное тело могло противопоставить закованным в доспехи вооруженным солдатам? Меня поволокли дальше, вверх по бесчисленным ступенькам. Там я увидел, что обе дубовые двери распахнуты. Меня швырнули, как мешок с мукой, и я упал на колени на жесткие плитки небольшого помещения.

В первый момент я решил, что упал в озеро крови. Вся комната была алой, каждая ниша и щель, мои руки поменяли цвет прямо у меня на глазах. Я с ужасом посмотрел на высокие окна. В каждом стояли панели из ярко-красного стекла, сквозь них внутрь проникали ослепительные лучи заходившего солнца, словно каждое являлось огромным драгоценным камнем. Свет лишал цвета все, что находилось внутри башни, как бывает вечером. И никаких теней, кроме черных и рубиновых. В комнате стояли столы и высокие полки, ни одна из которых не касалась единственной изогнутой стены, они теснились в центре. Все поверхности были завалены книгами, и свитками, и… другими предметами, на многих я старался не задерживать взгляд.

Любопытство священника не знало границ, и он был готов пойти на все, чтобы получить ответ на появившийся у него вопрос. Многие объекты его интереса, главным образом животные, сидели в клетках, стоявших среди книг, большинство были еще живы, хотя смерть для них стала бы наилучшим исходом. Если учесть хаос, царивший в центре комнаты, стена оставалась свободной, если не считать начертанных на ней символов.

— О, — послышался голос. — Приветствую тебя, коллега из Ордена Манускрипта. — Прайрат сидел на узком стуле с высокой спинкой в центре своего диковинного гнезда. — Полагаю, твое путешествие было приятным?

— Давай не будем обмениваться колкостями, — сказал я. Отчаяние принесло мне определенное смирение. — Ты более не член Ордена Манускрипта, Прайрат, впрочем, я тоже. Чего ты хочешь?

Он усмехнулся. Прайрат не собирался спешить, видимо, решил немного развлечься.

— Если ты стал членом Ордена, это уже навсегда, так я считаю. — Он рассмеялся. — Разве нас обоих до сих пор не занимают старые вещи, записи и древние книги?

Когда