чтобы за него побиться. Теперь нужно дождаться родов и можно будет начинать тяжбу. Во всяком случае заявить о правах.

Он вдохнул. Нет, как ни искал он успокоения и тихой жизни, ни одного, ни другого не находил. Видно, покой ему на роду написан не был.

Глава 36

Было ветрено, но ветер был всё ещё южный, он помогал, толкал лодку вверх. С берега из кустов им махал рукой человек.

— Туда. К нему плывите, — сказал Максимилиан и указал на человека рукой.

Гребцы налегли на вёсла, и уже вскоре лодка ткнулась в крутой, заросший барбарисом берег. К лодке сверху скатился Ёж. Уши от ветра красные, а шапку всё равно не надевает.

Кавалер накинул капюшон и стал вылезать, тут Ёж к нему подоспел, подал руку, чтобы рыцарь мог опереться:

— Лошади тут не понадобятся, господин, — говорил он, помогая и дальше Волкову лезть вверх, — домик сняли совсем рядом. Он уже там. Ест пока.

— Вы его не сильно напугали?

— Да, мы нет, а вот купчишка. Дурень, издали видать, что поджилки дрожат, всего, подлец, боится. Вот и мальчишка, глядя на него, тоже стал побаиваться.

Максимилиан и Увалень, тоже укрытые плащами и капюшонами, вылезли из лодки.

— Тут ждите, — коротко кинул Максимилиан гребцам, и вместе с Увальнем они полезли вверх по склону за кавалером.

У небольшого, но очень опрятного домика, белоснежного от свежей побелки, их ждал купец Гевельдас. Как и говорил Ёж, он был очень взволнован. Увидав кавалера, купец признал его и под капюшоном и кинулся к нему:

— Господин, могу ли я надеяться.

Он не договорил.

— На что? — поинтересовался кавалер.

— Что дело всё выйдет, как должно.

— Ты человек крещёный? — спросил у него кавалер.

— Да-да, — кивал тот и из-под одежды потянул распятие, — вот. Просто.

— Что?

— Как бы не случилось лиха, вдруг он заартачится, и вам придётся его… А я его в гости пригласил, вот как плохо-то будет. Если он не вернётся домой.

— Хорошо, что ты всё понимаешь купец, — Волков положил ему руку на плечо. — И хорошо, что ты крещёный, значит у тебя и святой есть.

— Есть, святой Елезарий.

— Вот и помолись ему. И помоги мне уговорить дружка твоего. И тогда и он отсюда уедет живёхонький, и ты будешь при мне и при серебре. Ну, а если он заартачится, что делать будем? — спросил кавалер прежде, чем войти в дверь.

Купец не ответил, замер и стоял как столб.

А Волков уже положа руку на дверь спросил:

— Может лучше ему тогда в реке утонуть, чем домой вернуться, да о тебе рассказать. Если он про тебя расскажет, то уж тебе точно путь в кантоны будет закрыт. Как считаешь?

Господин Гевельдас раскрыл рот и опять ничего не вымолвил.

— Вот то-то и оно, — усмехнулся кавалер, — так что молись купец, да помогай мне.

За столом прямо посередине сидел молодой человек лет двадцати. Не худ, не толст, лицо в оспинах. Ботиночки крепки, но не новы, чулки не штопаны, но и не из дорогих, колетик простенький, шапчонка фетровая, колечко на пальце — серебро. Зато весь стол перед ним в кушаньях богатых. Пива целый жбан, вино в кувшинах, гусь жареный, окорок, сыр на подносе с изюмом и мёдом. Тут же и Сыч рядом. Сразу вскочил, Волкова увидав:

— Вот, экселенц, нужный нам господин.

А молодой человек и не рад тому, что он кому-то нужен. Ещё пришли в дом такие люди, высокие, при железе, лица капюшонами закрыты.

А Волков тем временем скидывает капюшон и говорит:

— Не волнуйтесь, господин Веллер, вам тут ничего не угрожает. — Он обходит стол, приближается к молодому человеку и протягивает ему руку, — вы гость моего друга, купца Гевельдаса, а значит, и мой гость тоже.

Молодой человек почтительно и с поклоном жмёт руку кавалеру. И негромко спрашивает:

— Откуда же вы меня знаете добрый господин?

— Гевельдас мне о вас рассказывал, — отвечает Волков и садится на лавку. Хлопает по лавке. — Садитесь, господин Веллер. А как вас окрестили в церкви?

— Франс, — отвечает молодой человек присаживаясь рядом с кавалером.

Сыч садится позади него, за стол рассаживаются и все остальные.

— Франс? Не Франк, а Франс, на западный манер. Так у вас принято?

— Матушке так было угодно. Наш священник так меня и крестил.

— Ваши священники все еретики, — заметил Сыч из-за спины писаря. — Вот и крестили тебя как.

— Тихо! — прервал его кавалер. — Как крестили, так и крестили, то матушке его было угодно, так не тебе это осуждать. А священников и веру не он себе выбрал. А по мне, так пусть господин Веллер хоть бревну резному кланяется.

Молодой человек оглядывает всех людей, что сидят с ним за столом: кроме купца, люди всё вида военного, а двое так и вовсе разбойного вида, он явно продолжает волноваться. Волков видит это и, сделав как можно более доброе лицо, похлопывает его по руке и говорит:

— Наверное, думаете кто эти люди? И кто я такой?

— Был бы счастлив узнать сие, — лепечет писарь.

— Я — рыцарь Божий, Иероним Фолькоф, вам известный как фон Эшбахт.

— О, Господи! — только и выговорил молодой писарь, лицо его вытянулось от ужаса, он хотел было встать, но Сыч сзади его за шею схватил крепкими своими пальцами и зашептал на ухо:

— Куда побёг? А ну сел! Слушай господина и не взбрыкивай, помни, река-то близко, корячиться будешь, так всплывёшь лишь у Мелликона, а то и до Хоккенхайма донырнёшь.

— И что же вам от меня, добрые господа, нужно? — пролепетал писарь, втягивая голову в плечи от крепких пальцев Сыча.

— Отпусти, — приказал Волков.

Сыч выпустил шею писаря.

— Мне от вас нужен мир, — строго сказал кавалер.

— Мир? — удивился господин Веллер.

— Война с кантоном мне больше не нужна. Одних ваших погибло уже три сотни людей, а то и больше.

— Больше, — подтвердил писарь.

— Больше? — заинтересовался кавалер. — Откуда знаете?

— Я списки составлял, от кантона семьям погибшим, тем, что шли по земельному призыву, положено разовое вспоможение, я на них списки выплат писал, и не вернувшихся за два похода было триста восемьдесят семь человек, это не считая тех, кто пошёл по найму и союзников из соседнего кантона.

«Ах, какой хороший и нужный человек, этот писарь, лучше, чем он, и желать себе трудно».

— Вот видите? — сказал Волков горестно. — И среди моих людей тоже есть потери. Думаю я, что крови и с нас, и с вас достаточно уже.

— Так вы о мире думаете? — спросил молодой человек.

— Только о мире