А завтра день ещё должен был начаться схватками и поединками.

На выезде из города, у западных ворот уже сколочена была арена с трибунами, с ложами для нобилитета и стоячими местами для голытьбы. И тридцать! Тридцать рыцарей и искусных воинов уже расставили свои палатки вокруг, чтобы завтра пешими и конными сражаться за призы турнира. За очень богатые призы турнира, который организован в честь свадьбы его сына. В честь внука человека, которого и не во всякий дом пускали. Разве тут не прослезишься? А ведь и вправду, ещё его отцу не всякий руку был готов протянуть. А тут вон как всё изменилось, все лучшие люди города на его пиру. А послезавтра ещё и бал будет. И ко всему прочему, ещё и невеста сыну, как говорят пришлась весьма по душе. Ну как же тут не прослезиться от счастья? Как не выпить богатому купцу?

И не только купец был рад свадьбе. Волков тоже был доволен, все, ну почти все знатные и влиятельные люди города подходили его поздравлять, скорее его, чем новобрачных, хотя подарки, конечно, они дарили им. Но почтение выказывали всё-таки ему. Среди собравшихся были все те люди, что давали ему золото в долг. И ни один из них не справился об отдаче долга. Конечно, кавалер уже уплатил текущие проценты, которые были весьма существенны. Но приличная сумма, почти тысяча золотых, так и лежала в его сундуке. Это был его неприкосновенный запас. И про неё никто у него не спросил. Он сидел и в который раз слушал с благообразной улыбкой тост толстяка купца о счастье, что тот испытывает, беря столь приятную юную особу из столь славной фамилии к себе в семью.

Так и пребывая в хмельном благодушии, и слушая похвалы в свой адрес, он абсолютно случайно увидал, что в зал вошёл, в забрызганных грязью сапогах, старый солдат. Волков знал его в лицо, это был человек из роты Бертье. Стража на дверях даже не посмела его спросить о чём-либо. Солдат вошёл в жарко натопленный зал, стянул с головы каль, вытер им лицо и стал оглядываться по сторонам. У кавалера и хмель стал выветриваться понемногу. Он отставил кубок, что держал в руке и купца больше не слышал, он уже знал, кого ищут глаза солдата.

Да кого он ещё тут мог искать, ну не своего же ротмистра. Не для того он проскакал столько, чтобы принести весть пустяковую.

«Нет, нет, нет, горцы не могли так скоро собрать следующее войско. Не могли. Хотя… С них станется. Неужели вести из форта, от сержанта Жанзуана?»

Конечно, и быть по-другому не могло. Солдат нашёл кавалера глазами и сразу решительным шагом пошёл, обходя столы, чтобы подойти к кавалеру сзади.

Волков, трезвея с каждым его шагом, ждал, не отводя от солдата глаз. А в зале стоял шум. Прислужники главного виночерпия у стены деревянными молотами ломали дно очередной винной бочке. Меж десятков столов поварята носили и носили огромные подносы с великолепными блюдами, от которых ещё шёл пар. Гости были веселы, все болтали и кричали хмельно, дамы раскраснелись от вина и жары, стали снимать шарфы, обнажая прекрасные шеи и плечи, а незамужние так и вовсе волосы стали распускать, и все они смеялись над пьяными, а тут ещё и музыка стала играть. Да, это был отличный пир, вот только рыцарь Божий уже знал, что праздник для него закончен. Хотя и не знал, что его ждёт.

Солдат же подошёл и после короткого поклона стал говорить негромко что-то ему на ухо. А после достал и бумагу, протянул её господину и отошел на шаг от кресла того.

Когда кавалер дочитал бумагу, ни от благодушия, ни от хмеля и следа не осталось на его лице.

Стало оно обычным его лицом, суровым, каменным.

— Ступай к ротмистру Брюнхвальду, — произнёс кавалер, указав на того солдату рукой, — скажи, чтобы собирался.

Солдат кинул и пошёл по залу к ротмистру. Сам же Волков снова поднял кубок и отпил вина.

Когда ротмистр выслушал солдата, он сразу поглядел на кавалера. Взял полотенце, вытер рот и руки и извиняясь и кланяясь соседям, стал вылезать из-за стола.

А солдат уже сообщал что-то ротмистру Рене. Тот тоже перестал есть. Стал озабоченно переговариваться с матерью невесты, вид у которой сразу стал испуганный. А тут ещё и музыка стихла и людской гомон в зале стал затихать, гости смотрели как один за другим поднимаются из-за столов офицеры фон Эшбахта. И уже появились в глазах людей непонимание и удивление. Все стали спрашивать друг у друга, что происходит. Смотрели на центральный стол. А там кавалер, перегнулся через подлокотник кресла и что-то говорил госпоже фон Эшбахт, а та слушала его с лицом белым и перепуганным.

И тут первый раз в зале прозвучало слово «война». И полетело эхом по залу: «Война?» «Война?»

Теперь уже и епископ, и бургомистр выглядывали со своих мест, смотрели на кавалера вопросительно, желая знать, что произошло.

Понимая это, кавалер похлопал по руке свою жену, которая вдруг горько зарыдала, а потом встал и произнес, чтобы все желающие услышать услыхали:

— Господа, граф фон Мален и графиня фон Мален после обеда сегодня занемогли. Графиня плоха, а граф лишился чувств и в себя не приходит. Да смилуется над ними Господь. — Он перекрестился и за ним стали креститься все остальные, кто был в зале, включая слуг. — Посему, я должен откланяться, так как моя сестра любимая и тесть мой больны, вас же я прошу продолжить пир.

Он помог жене встать, тут же вставали и бургомистр, и епископ, и изрядно пьяный Дитмар Кёршнер. Все шли к нему с вопросами и соболезнованиями. Но тут с неожиданной стороны себя проявил епископ: строго говоря со всеми, он отстранил людей от Волкова:

— После, господа, после.

И, оторвав его от жены, пошёл с ним под руку:

— Не делайте глупостей кавалер, не спешите, выясните все обстоятельства и приезжайте ко мне. Мы всё обсудим.

Волков молча кивал.

— Понимаю, как дорога вам графиня, но всё равно — не делайте глупостей.

Волков опять кивал.

Потом святой отец пошёл успокаивать госпожу Эшбахт, а к кавалеру подошёл господин Кёршнер и пьяным тоном говорил:

— Ах, как жаль, дорогой друг, как жаль дорогой родственник, я и позабыл, что графиня — ваша сестра. Очень, очень сожалею, дорогой родственник. Я, дорогой родственник, вот что вам скажу.