Шрифт:
Закладка:
К завтраку жена, конечно, не вышла. Не было и монахини, они просили еду подавать в покои. И за столом могло быть тихо, но Брунхильда встала не в духе или злилась от того, что её прибор поставили в конец стола, а не рядом с прибором кавалера, и посему сев за стол она стала выговаривать Бригитт, которая сидела как раз рядом с Волковом:
— Я к вам присылала пажа, просить новых простыней, вы что же отказали ему?
— Отказала, — едва не с улыбкой отвечала госпожа Ланге. — Простыни вам стелены недавно, ещё свежи должны быть.
— Уж не экономить ли вы на мне собираетесь?
— Так я на всех экономлю, на то и поставлена господином. А народу в доме нынче много, всем простыни нужны, простыни нынче дороги, лишних у меня нет. Только грязные есть, после стирки в субботу будут чистые, я вам и постелю, — говорила Бригитт голосом ангельским и тоном мирным.
Но этот её голос, её тон и невинный смысл её слов отчего-то злил графиню ещё больше. Видно, в ангельской кротости госпожи Ланге графиня читала насмешку над собой. Она уставилась на Бригитт зло, поджала губы, и сидела так несколько мгновений, не притрагиваясь к еде. А потом сказала:
— Что же это такое, и в доме мужа моего слуги мной пренебрегали, и в доме брата моего слуги меня не слушаются, из-за простыней рядятся.
Слово «слуги» графиня подчеркнула особенно, чтобы уязвить Бригитт. И та, улыбнулась многообещающе, уже рот открыла чтобы ответить графине, да Волков не дал, врезал ладонью по столу, так что звякнули приборы:
— Госпожа Ланге, извольте выдать графине требуемое.
— Сразу после завтрака распоряжусь постелить, господин мой, — ни мгновения не раздумывая отвечала госпожа Ланге с подчёркнутым почтением.
Казалось, всё решилось, и с раздором покончено. Но так казалось только кавалеру. У женщин ничего так скоро не заканчивается.
— И впредь ставьте ещё один прибор на стол для моего пажа, — повелительным тоном произнесла Брунхильда. — Негоже ему на кухне со слугами есть.
Но Бригитт и ухом не повела, она взяла с блюда колбасу, стала её резать и с удовольствием есть. А слова графини так и повисли в воздухе без ответа.
— Вы слышали, Бригитт? — рявкнул Волков, видя, как Брунхильда от злости пошла пятнами.
— Да, господин мой, к обеду прибор для пажа графини будет, — всё с той же учтивостью отвечала госпожа Ланге.
Брунхильда смотрит на неё с большой неприязнью, но Бригитт совсем её не боится и говорит:
— Господин мой, вы совсем заросли, я вас после завтрака побрею.
Волков даже не знал, что и ответить ей, ведь Бригитт уже не раз бралась сама его брить, но сейчас это прозвучало как-то вызывающе.
Брунхильда, кажется, больше не хотела есть, она встала:
— Пойду прилягу, дурно мне, — сказала графиня холодно, — и не забудьте про мои простыни.
— Нет, конечно, не забуду, — отвечала Бригитт. — Как только господин закончит завтрак, так я распоряжусь насчёт ваших простыней, графиня… — и когда Брунхильда стала уже подниматься по лестнице и была далека от неё, Бригитт добавила с ехидной улыбочкой, — из коровника.
Зато Волков всё слышал, и его передёрнуло от злости, во второй раз за завтрак врезал ладонью по столу, да так что приборы подпрыгнули, и прошипел, глядя на рыжую красотку:
— Много стали себе позволять.
— Простите меня, мой господин, — без малейшей доли раскаяния отвечала Бригитт.
— Впредь держите свой поганый язык за зубами.
— Ещё этой ночью вам мой язык таким не казался.
— Хватит, Бригитт, — сквозь зубы рычал кавалер.
— Как пожелаете, господин, просто я хочу, чтобы госпожа графиня уяснила для себя, кто в этом доме хозяйка, и больше ничего.
Госпожа Ланге стала из-за стола:
— Мария, горячую воду, мыло, бритву господина и убирай со стола, завтрак закончен.
Она чуть помолчала и, убирая тарелку от Волкова, заметила, как бы между прочим:
— Знаете, господин мой, а паж графини спит с ней в одной постели. Вот я думаю, не навредит ли сие плоду? Надо будет о том справиться у монахини.
Волоков растерянно молчал. А Бригитт улыбнулась, обняла его и поцеловала в висок.
Погода была дурна, ветер уже какой день дул южный, прямо с гор, оттого снова пришли крепкие морозы. Всё, что оттаяло, снова схватилось льдом. Но даже холод и неизбежная боль в ноге не могли удержать его дома. Кавалер чувствовал, что в бабьих распрях либо заболеет, либо умом тронется, он искал чем заняться. Его племянник Бруно Фолькоф и Михель Цеберинг поехали в Лейдениц для последней встречи с торговцами углём из Рюммикона. Нужно было утрясти оставшиеся вопросы и ещё немного побороться за цены, чтобы подсчитать всё и окончательно взвесить перед началом дела. Там они бы и без него справились, племянник был умён, да и компаньон его был не промах, а вот дело с бароном и мёртвым кавалером Рёдлем ему покоя не давало. И тогда велел он разыскать Сыча. Сыч после дела с писарем снова попёр вширь, залоснился, стал доволен собой. Снова приходил деньги клянчить.
В это утро, чтобы не препираться весь день с женой, Брунхильдой, Бригитт или с монахиней, ещё до завтрака велел отыскать Сыча. Тот явился сразу как посуду со стола убрали, сел как обычно без позволения за стол, вонял чесноком на всю залу и ещё пивом.
— Ну, экселенц, чего звали?
— Надо дело с бароном решить.
— А чего с ним решать, помрёт так узнаем, новый барон сразу объявится, с этим не заржавеет. А коли выздоровеет, так тоже знать будем.
— Он уже давно должен был умереть или выздороветь. Думаю, что там дело нечисто. Не зря его дядя так и не дал мне с ним увидиться.
— Так может, господа промеж себя по-родственному решают, кому новым бароном быть, вот и не хотят, чтобы к ним лезли.
— Может — не может, не хочу больше гадать, — сказал кавалер. — Раз мы в кантоне себе шпиона нашли, значит и в замке барона такого найдём.
— Ну, надо, так надо, — согласился умный Фриц Ламме. — А есть кто на примете в замке, с кем для начала потолковать?
— А тот мужик, про которого ты говорил.
— Это который дрова в замок возил? — вспомнил Сыч.
— Да.
— Нет, экселенц, этот вряд ли. Этого, сдаётся мне, так баронов палач кнутом на конюшне освежевал, что при виде меня он и дух, и разум терять будет. Нужен кто-то другой.
— Кузнец! —
