Бога и молю. И прошу вас помочь мне с этим делом.

— Но как же я вам в этом помогу? — удивился писарь.

— Пишите мне. Пишите мне о том, что меня касается. Всё что услышите, что говорят ваши старшие, что слышно из консулата кантона, какие решения принимает кантон по поводу войны со мной.

— Так сие писать нельзя, — медленно и с сомнением говорил господин Веллер. — Коли узнают, так головы не сносить…

— Но как быть по-другому? — убеждал его кавалер. — К примеру, совет кантона снова решил собрать против меня войско, консулат прислал вам в казначейство запрос на деньги, вы мне сразу пишите сколько и на какое войско выделено денег, коли войско малое, так я стану на берегу, чтобы оно меня видело и высаживаться не решалось, а коли войско большое будет, так я с людишками своими уйду из Эшбахта в Мален или во Фринланд, вот и нет войны, нет крови. И в том ваша заслуга будет.

Юный писарь молчал, кажется, слова кавалера ему и казались правильными, но он тоже был не прост, а может и боялся. И тогда Фолькоф щёлкнул пальцами и протянул руку Сычу. Тот сразу на руку ему выложил пять прекрасных золотых гульденов, которые раньше забрал у трусливого купца.

— Сказали мне, что у вас жена есть? — произнёс кавалер.

— Есть, — кивал писарь.

— Молодые женщины жадны до денег, — продолжал Волков выкладывая гульден на стол перед Веллером. — А дети?

— Двое сыновей у меня.

— Отлично, — кавалер кладёт ещё две золотых монеты, — каждому сыну. А вот эти последние две — это вам, в молодости всегда много желаний. И если ценную весть мне сообщите, ещё будет вам золото или серебро.

Писарь смотрел на деньги, что лежали перед ним на столе, но брать не спешил.

— Ну, — толкнул его в спину Сыч, — чего таращишься, хватай, вон сколько деньжищ. Тебе и за три года столько не заработать.

Волков видел это необыкновенное волшебство не раз. Он видел, как притягивают к себе деньги, если лежат вот так перед человеком. Манят своим дивным блеском, как распутная красавица обнажённым бедром, словно соблазняют, словно уговаривают тихими, мягкими и ласковыми голосами. Просят протянуть руку и взять. Лежат себе сиротливые, беззащитные, в море алчных и цепких рук, и зовут именно тебя, просят взять их, сгрести в пятерню. Спрятать в кошель, а лучше за пазуху, ближе к сердцу. И лишь одна вещь может остановить человека в этом искушении. Это страх. И страх нужно задавить, принизить до земли, а для этого нужно говорить человеку, что всё будет хорошо, пусть даже это будет и не так, но нужно именно это и говорить, и тогда деньги заставят его в это поверить. Даже против его воли.

— Вам нечего опасаться, — говорит Фолькоф и смотрит, как писарь косится на это великолепное золото. — Никто никогда о том не узнает, и ни стыда, ни позора в том нет, вы же не из корысти помогать будете врагу, а чтобы враг стал другом и добрым соседом. Чтобы была любовь промеж нами, ведь и Господь учит нас любви. Ведь учит?

— Учит, — кивает писарь.

— Вот и прекрасно, берите деньги и будьте моими другом, — Волков протягивает ему руку.

Господин Веллер с почтением жмёт руку кавалеру. И… начинает собирать деньги со стола. Дело сделано. Кавалер доволен, Сыч улыбается.

— Вы будете встречаться с вашим другом купцом раз в две недели, говорить, как идут дела. И писать мне краткие сообщения. Хорошо?

— Хорошо, — опять кивает писарь.

Волков встаёт:

— Ну, в таком случае не буду вам мешать.

— А вы не останетесь на обед? — удивляется Франс Веллер.

— Нет-нет, у меня много дел, дальше с вами будет общаться господин Сыч, он человек славный и весельчак большой, но обманывать его я вам не рекомендую. Может обидеться, — кавалер сделал многозначительную паузу, — и все ногти вырвать, один за одним.

Писарь Веллер побледнел и покосился на Сыча. Тот широко улыбался беззубой улыбкой. «Да ну, что вы такое говорите, экселенц?»

— Так что постарайтесь его не злить, — сказал кавалер и пошёл к двери.

Люди из свиты пошли за ним, а тут в соседней комнате, за закрытой дверью, что-то уронили и послышались голоса. Волков остановился, подошёл к двери и открыл её. Там на лавке сидели четыре девки в исподнем, нарумяненные, напомаженные, с голыми руками и плечами. Девки были молоды и хороши собой и уже выпили вина, одна самая задорная так протянула к Волкову руки, так что груди её затряслись:

— Ах, добрый господин, а не вас ли нам велено дожидаться?

— Надоело уже тут сидеть, — добавила другая, — когда вы нас уже позовёте, а то вы всё говорите да говорите.

— Цыц вы, курицы, — из-за плеча Волкова выглядывал Сыч, — велено сидеть ждать, так сидите. Когда надо, тогда и позовём. — И уже говоря кавалеру продолжал, — это гостю нашему.

— Я смотрю ты с запасом взял, не треснет ли гость?

— Это чтобы посиделки эти ему запомнились. Чтобы когда позовём, так сам сюда ехал.

— И во сколько мне это обойдётся? Девки-то молодые, видно недешёвые.

— А тут, экселенц лучше не жадничать, этот писарь нам одним письмецом, одной весточкой всё отработать сможет. Так что пусть запомнит, каких ладных девок мы ему приводили.

Волков посмотрел на девок, и вправду ладные, посмотрел на Сыча:

— По лету кантон новую войну начнёт, а может, и по весне, как только дороги станут, у меня каждый талер на счету, ты не транжирь.

И пошёл к двери.

Глава 37

Сели в лодку, поплыли на свой берег к Амбарам. Чего уж там, девок Сыч нашёл хороших — молодые, распутные, красивые. Они вызывали интерес у любого мужчины. И у него вызвали бы… Не будь у него дома трёх вздорных баб. Да ещё каких вздорных, каких норовистых баб. Упрямых баб.

Когда только Брунхильда въехала на телеге во двор, когда только вылезала из неё грузно, со вздохами, увидала карету великолепную.

— Вижу, брат мой, балуете вы жену вашу, — произнесла Брунхильда, — у меня, графини, и то такой кареты нет.

Госпоже Ланге, что была тут же, лучше бы промолчать, так нет же, её, заразу, как распирало:

— Господин сию карету не жене купил.

Брунхильда из телеги вылезла, дух перевела, платье оправила и уже с любопытством интересуется:

— А кому же он её купил?

— Мне, — отвечает Бригитт и улыбается, улыбается подло и с вызовом.

Бригитт словно всё дело к раздору ведёт, к склоке, зачем ей сие — непонятно. Замерла