Шрифт:
Закладка:
Соня ждала его в подъезде дома.
— Аркадий! — воскликнула она.
Он на секунду привлек ее к себе.
Как громко, кротко и тревожно билось ее сердце! В нежном порыве он прижался щекой к ее плечу и прошептал что-то несвязное, но бодрое и утешительное. И она поняла этот шепот:
«Я люблю тебя, и буду любить всегда, что бы ни случилось! Я знаю, что все будет отлично!»
— Папа ждет, пойдем, — сдерживая слезы, сказала Соня.
Максим Степанович Компаниец встретил их в дверях. Лицо его, обычно добродушное и немного хитроватое, теперь осунулось, посерело. Щегольские усики уже не торчали так жизнерадостно. Лишь в фигуре Максима Степановича, напоминающей фигуру лихого запорожца-сечевика, чувствовалась, как в сжатой до предела пружине, непреоборимая, бодрая сила.
— Ну, дочка, доставай подорожную, — приказал Максим Степанович. — Чтоб никогда не забыл нас Аркадий.
Соня вынула из шкафа бутылку водки и три рюмки.
Чокнувшись с Максимом Степановичем, Аркадий залпом выпил едкую жидкость и закусил соленым огурцом.
— Максим Степанович, пусть Соня сбережет эти рюмки, мы из них еще за победу выпьем, — уверенно сказал он Компанийцу.
— Слышишь ты, доню? — обратился Максим Степанович к дочери.
— Ну, конечно, слышу. Рано еще говорить об этом…
— Она думает, что меня фашисты убьют! — сказал Аркадий. — Как бы не так!
— Тю, скаженная! — с упреком воскликнул Максим Степанович.
— Да помолчите вы, папа! — раздраженно сказала Соня. — И ты, Аркадий, не смей говорить об этом!
И, помогая другу прилаживать рюкзак, добавила с болью:
— Как вы не понимаете, что у меня на сердце!
Аркадий успокаивающе кивнул ей и подошел к Компанийцу. Они трижды расцеловались.
— Ну, Максим Степанович, до новой встречи! — вздохнув, сказал Аркадий и с многозначительным выражением на лице указал Соне на дверь. Девушка, вспыхнув, скрылась в соседней комнате.
— Простите, Максим Степанович. — Аркадий покосился на неплотно прикрытую дверь. — Я не решался вам раньше говорить, но теперь… В такой решающий момент… У нас с Соней…
— Поженились? — просто спросил Компаниец.
— Нет, что вы! Но я бы хотел знать, на будущее. Уезжать с полной уверенностью, что… Ну, это… Я очень люблю Соню и хотел бы…
Лицо Максима Степановича сразу как-то размякло.
— Вертайся, Аркаша, вертайся, сынок! Лучшего друга для дочки не найти! Ни пуха ни пера тебе, чтоб ни пуля, ни штык…
— Ну, вот это самое… Об этом я и хотел сказать, — облегченно проговорил Аркадий и, еще раз пожав Максиму Степановичу руку, выбежал из комнаты.
Соня ждала его на лестнице. На улице он, облегченно вздохнув, вытер с лица капельки пота и радостно протянул:
— Вот и все-е!
Соня не ответила, и Аркадий понял, что девушке ясен смысл его разговора с Максимом Степановичем. Он нежно сжал ее локоть, и они вдвоем направились к военкомату.
Откуда-то с соседней улицы до них донесся ровный гул четких шагов и песня:
Дан приказ — ему на запад,
Ей — в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На священную войну…[60]
Сверкая остриями штыков, четко держа равнение, рота молодых бойцов выходила на Центральный проспект. Бойцы шли, окутанные прозрачно-пепельной дымкой пыли, поднятой сотнями ног, в глубине строя и вокруг него сверкали солнечные лучи, отраженные булыжником мостовой и штыками. Молодые, загорелые, решительные бойцы с устремленными вперед прямыми суровыми взглядами, в новом обмундировании, со строго покачивающимися штыками, заполнили улицу. Сбоку колонны бежали дети, спешили женщины с узелками, торопливо шагали пожилые рабочие. В воздухе стоял глухой, смешанный шум подкованных железом сапог, пения, отрывистой команды, детских криков, тревожно-сдержанного, гневно-торжественного говора толпы.
Чесменск отправлял на фронт первые эшелоны бойцов.
ОТСТАВИЛИ!
В просторном дворе военкомата толпились добровольцы. Они сидели на садовых скамейках, на траве, в тени деревьев, сновали по двору, заполняли широкую лестницу.
Аркадий Юков оглядел толпу, присвистнул от удивления и, держась за лямки своего рюкзака, воскликнул:
— Смотри-ка, сколько нас!
— Эй, Аркадий! — крикнули из толпы, и к Юкову подбежал вспотевший, взволнованный Коля Шатило.
— Приняли? — спросил он Аркадия.
— Без слов, — чуть горделиво ответил Юков.
— Поздравляю! — Коля схватил потною рукою ладонь товарища. — Повезло тебе! — добавил он с завистью. — А я ведь моложе тебя, кажется, на полгода и вот…
— Не приняли?
Обычно стеснительные глаза Коли зло блеснули:
— И слушать не захотели!
— Да ты не волнуйся, — сочувственно посоветовал Аркадий.
— Зло берет! Смотри, сколько народу идет… А я… — Коля махнул рукой.
— Потребуется — и тебя призовут. Успеешь!
— Успеешь, успеешь! Кровь кипит!
— Какая сила на фашистов поднялась! — сказал Аркадий. — Это только у нас, в Чесменске, а сосчитать по всей стране! — Аркадий усмехнулся. — Фашисты дураки, они недооценили наши силы… Я как-то в детстве… Отец отвернулся, а я со стола стакан горячего чаю хватанул, хлебнул — и обжегся! Такой конфуз с Гитлером обязательно приключится. Какая сила встает против него!
— Сила неисчислимая — Россия!
— Сказал тоже — Россия! Была Россия… — Советский Союз! Это — две или три России!
— Юков, Юков! — закричали толпящиеся у входа в здание. — Юков здесь?
— Я, я! — торопливо откликнулся Аркадий, оглядываясь по сторонам, чтобы разыскать отставшую в толпе Соню. — Здесь, здесь!
— К военкому!
Аркадий торопливо пожал товарищу руку и стал пробираться через толпу, вежливо повторяя:
— Разрешите, товарищи! Разрешите, товарищи, пройти! Разрешите к военкому!
Соня кинулась вслед за ним, но кто-то, настойчиво протискиваясь к белым широким дверям, оттеснил ее назад и загородил своей огромной спиной Аркадия.
— Что девушку толкаешь, тюлень? — взяв неуклюжего парня за плечо и остановив его, крикнул Коля Шатило. — Куда ты прешь? Видишь, девушке на ногу наступил. — Он взглянул в широкое лицо парня и покачал головой. — Макарычев, Макарычев, что же ты делаешь, браток, а? Прешь, как танк, и даже извиниться забыл…
Пристыженный парень повернул к Соне красное, совершенно мокрое от пота лицо, на котором задиристо сидел маленький носик, с усмешкой пробасил:
— Прости, девушка, если толкнул тебя немножко! Это все мое телосложение виновато!
Резким движением он встряхнул за спиной увесистый мешок и, хлопнув Колю по плечу, крикнул на весь двор:
— На фронт еду, кореш! Слышишь, Гитлера мять пойду!
Он подмигнул Соне и врезался в толпу, залихватски покрикивая:
— Эй, граждане, посторонитесь, пожалуйста! По нечаянности помять могу!
— Вот силища! — неодобрительно сказал Шатило. — С нашей улицы… Манеры — хоть умирай со стыда.
Коля задумчиво посмотрел на девушку и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Та-ак… Значит, Аркадий уходит! Повезло
