Недремлющее око матери караулило каждое движение сына.

— Постыдись, мой мальчик, мамочка желает тебе добра и счастья и не устанет заботиться о тебе до самой кончины! — не раз слышал Костик из уст Софьи Сергеевны.

— Савушка, умоляю тебя, не пичкай Костеньку скучными тезисами! Неужели ты думаешь, что я не сумею объяснить ему то же самое нежными, материнскими словами? Ведь они будут понятнее и во сто крат полнее.

Добрая, любящая мать, не щадя сил, воспитывала сына. В школу и из школы его возили на автомобиле. Он имел именные часы, ручки, пеналы, носил модные, красивые костюмы. Дома, в школе, на улице — родные, учителя, знакомые — наперебой твердили:

— Не ребенок, а золото!

— Софья Сергеевна, вы осчастливлены судьбой, имея такого прелестного сына!

— Сыночек, будь таким благопристойным, как Костик Павловский!

— Я бы предложила кандидатуру отличника Костика Павловского!

— Поздравляю, молодой человек, у вас прекрасное будущее!

Талантливый художник Костик, отличник Костик, милый мальчик Костик!..

Так с детства Костик дышал гибельной отравой слепого восхищения и захваливания.

…И вот сейчас, шагая рядом с Борисом, Костик растерянно говорил:

— Да, мы давно не встречались… С того злополучного вечера… Впрочем, не так давно… Как я сожалею о том, что я тогда так мерзко поступил. Я так глупо поссорился с Сашей… Но мы все-таки друзья.

«Были», — мелькнуло у Бориса, но, не желая огорчить Костика, он неопределенно подтвердил:

— Вообще-то да…

— Я никогда не думал, что мы окончательно разошлись: ведь мы дружили чуть ли не с пеленок. Бывает, что неожиданно вырвется скверное, резкое слово…

Чувствовалось, что Павловский с трудом поддерживает разговор, но было ясно, что он говорил искренне.

— Война! — вздохнул он. — Как это ужасно! Все, все пошло вверх ногами… И именно сейчас так трудно быть одному…

Костик выжидательно взглянул на Щукина.

— А почему тебе быть одному?

Павловский с благодарностью посмотрел на Бориса и остановился.

— Слушай, Боря! — воскликнул Костик. — Будь другом, окажи мне услугу…

Щукин насторожился.

— Помири меня с Сашей!

— Что ж, я не против. Я не люблю ссор… Только вот как он?..

— Ну, я думаю, он не будет против, — неуверенно произнес Павловский.

— Тогда что ж, — подумав, сказал Борис. — Пойдем со мной: я иду к Компаниец. Там будут Аркадий, Саша…

— Ну, если там будет Аркадий!.. Он же зол на меня, ты сам знаешь. Это решительно невозможно.

— Ну, полно. Там будут не только ребята, но и девушки — Соня и Женя…

— Женя? — вскрикнул Павловский, схватив Бориса за плечо. — Пойду.

ВТОРАЯ КЛЯТВА

Соня старательно перетирала белые фарфоровые чашки. Хрупкие и звонкие, с золотистыми каемками, эти чашки были единственной памятью о матери. Мать ее, суровая и торжественная на фотографии, в жизни была, по рассказам отца, веселой, задорной певуньей. Соня ее не помнила — она погибла при ликвидации кулацкой банды от руки самостийника-бандита семнадцать лет тому назад, на Житомирщине. Мать Сони была комсомолка-активистка, боец отряда ЧОНа[61].

Девушка взглянула на фотографию матери и взяла в руки нежную, точно белоснежная лилия, чашечку. В этот момент во входную дверь постучали.

— Войдите, войдите! — крикнула она.

Аркадий обычно стучал не так, и Соня подумала: «Кто это может быть?»

Дверь распахнулась, и вбежала Женя Румянцева. Соня ахнула. Хрупкая чашка, как белый голубь, выскользнула из рук и разбилась вдребезги.

— Соня!

— Женечка!

Сильная, очень возмужавшая за последнее время, Соня обхватила тоненькую Женю за талию и закружила вокруг себя, словно девочку, громко смеясь и целуя ее.

— Ух, сумасшедшая, озорная, противная ты девчонка! Ни разу не зашла. Вот тебе, вот тебе за это!

И Соня еще быстрее закружила Женю. Женя болтала ногами и визжала.

Вдруг Соня отстранила подругу и всплеснула руками.

— Боже мой, да я же мамину чашку разбила! К счастью это или не к добру?

— Пусть будет к счастью! — воскликнула Женя. Она с грустным видом подняла золотистый осколок. — Ты помнишь, как перед вечером у Павловского я играла на гитаре, а ты сидела такая грустная, задумчивая? Но все-таки хорошо тогда было! Не правда ли? Мы твердо знали, что впереди нас ждет только счастье. Если же и были какие неприятности, то ведь без этого нельзя. До свадьбы заживет! Вот скажи честно, — подступая к Соне, мечтательно зашептала Женя, — скажи честно: ты когда-нибудь думала о свадьбе? Нет? А я откровенно говорю, думала. Я думала! — Вдруг на ее лицо набежала тень. — А тут эта война! Фашисты! Страшные, ненавистные враги! Теперь уже каждому ясно, что разбить их не так легко. Саша мне говорит: надо подготавливать себя к возможному отходу Красной Армии в глубь страны.

— Как в глубь?

— За Чесменск, — тихо пояснила Женя.

Соня отшатнулась от нее и строго, почти угрожающе сказала:

— Этого не может быть!

— А вдруг! — громко и, сама не зная почему, дерзко спросила Женя. — Вдруг фашисты бросят такие силы, что наши не в состоянии, не в силах будут остановить их? Ведь фашисты много лет готовились к войне. Вдруг не подойдут еще наши подкрепления, не вступят еще в бой главные силы, когда враги очутятся около Чесменска. И ворвутся в наш город, захватят его! Ты думала об этом?

— Я даже думать об этом…

— Ты думала о том, что будет с тобой? — словно не слыша ответа подруги, пылко продолжала Женя. — Я думала, что со мной будет! Нет, меня не оставят в городе, чтобы защищать его! Меня увезут отсюда еще до того, как враги подойдут к Чесменску. Мне скажут: вы слабая девушка, ваше место в тылу. Меня посадят в вагон и увезут в Омск, или в Новосибирск, или в Ташкент. А защищать меня, а кровь проливать за меня будет дядя! Я же буду жить в Ташкенте, а когда разобьют фашистов, приеду в Чесменск и пройду по улицам, где этот дядя умирал за меня! — с горькой иронией заключила Женя.

— Не дядя, Женя, не дядя, а отец твой!..

— Да, отец! — выкрикнула Женя. — Отец мне завоевал свободную жизнь, отец построил мне школы и дворцы, отец оградит меня от грязных лап фашизма! Все — отец! Счастье, добытое тремя орденами отца, — оно мне, конечно, очень дорого! Но я не могу, не хочу быть иждивенкой. Я хочу сама отстаивать свое счастье, хочу быть достойной его! Вот почему я думаю, что будет со мной, если проклятые фашисты ворвутся в Чесменск, будут хватать и убивать советских людей..

— Замолчи, Женя, — дрогнувшим голосом остановила ее Соня.

Женя порывисто обняла подругу и прижалась щекой к ее груди.

— Тебе страшно? Не