самого себя, разревелся. Выл, не в силах остановиться, вызвав изумление друзей и девчонки, и сейчас ему было глубоко наплевать, как он выглядит в её глазах. Потому что всего минуту назад был на волосок от смерти.

Позже, уже в более зрелом возрасте вспоминая то, что случилось под водой, Николай Иванович предполагал, что это была обыкновенная галлюцинация, вызванная всё той же нехваткой кислорода в головном мозге. Во всяком случае, на подобную версию его познаний в физиологии хватало. И в то же время он не отбрасывал того факта, что это и впрямь могло быть вмешательство свыше. Видно, кто-то наверху решил, что рано ещё одиннадцатилетнему отроку отправляться на небеса. А сейчас он мог только гадать, куда отправится после смерти, после всех приговоров, которые подписал.

— Так что, Ежов, долго я буду тут ещё вокруг тебя выплясывать? Или, может, мне Якушева позвать?

При воспоминании о своём палаче Ежов непроизвольно вздрогнул. Григорий Якушев происходил из простых крестьян, в революцию совсем молодым выбившись в чекисты. Активно участвовал в раскулачивании, насколько помнил Николай Иванович, особо лютуя в своей волости, откуда был родом. В прошлом году сам нарком и давал ему рекомендацию в партию. Насмешка судьбы: теперь именно к своему протеже он угодил в лапы, и ни на какое снисхождение рассчитывать было нельзя. Теперь Якушев, видимо, всеми силами старался доказать, что не является сторонником бывшего шефа, несмотря на то что тот рекомендовал его в члены ВКП(б).

— Я подпишу, — обречённо сказал Ежов, устало закрыв единственный видящий глаз.

— Ну вот и отлично! — обрадованно потёр ладони Берия и обернулся к двери. — Якушев, заходи!

Спустя минуту Ежов негнущимися пальцами держал перо и ставил подпись под документом, написанным не им и даже не с его слов. Он даже не читал, что там написано чьим-то мелким, убористым почерком.

Его вернули в одиночную камеру, и он без сил рухнул на жёсткие дощатые нары, тут же провалившись в тяжкое забытьё. Это было пограничное состояние между сном и явью, где смутные образы сменяли один другой. В какой-то момент он увидел свою мать, такую, какой запомнил во время их последней встречи. Анна Антоновна, шестидесятидевятилетняя сухонькая женщина, сидела у погасшей печи с вязаньем в руках. Подняла грустный взгляд на сына:

— Вот, Коленька, на зиму носочки тебе вяжу.

А носочки-то махонькие, на мальчонку лет трёх-четырёх, но он почему-то не удивился. Подошёл к матери, встал сзади, чуть наклонившись, и обнял её, прижавшись к худенькому плечу щекой. Анна Антоновна погладила его по волосам, а затем вдруг схватила за вихор и закричала в ухо грубым голосом:

— Встать!

Его сбросили на цементный пол, и резкая боль в сломанной руке привела Ежова в чувство. Над ним высился здоровенный конвойный, который водил его на допросы.

— Давай-давай, ишь, разлёгся, вражина!

Николай Иванович, морщась от боли, встал и двинулся на выход. Его усадили в воронок и привезли в здание Военной коллегии Верховного суда СССР. В небольшой комнате заседала секретная комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам под председательством Василия Ульриха. Та самая тройка. Заплывшие жиром глазки Ульриха с ненавистью сверлили бывшего наркома, и этот взгляд не сулил ничего хорошего. Слушая обвинительный приговор, Николай Иванович сосредоточился на том, чтобы не упасть. Его порядком покачивало, но он не хотел казаться настолько слабым. Услышал вынесенную ему меру наказания, с облегчением вздохнул: наконец-то всё закончилось. Подумал: жаль, родных это тоже коснётся, и, прежде чем конвоир вытолкал его из помещения, успел бросить:

— Только мать мою не трогайте.

* * *

В рабочем кабинете Сталина на Ближней даче было тепло и уютно, и Берия чувствовал себя здесь довольно вольготно. Пусть он совсем недавно занимает пост народного комиссара внутренних дел, однако Хозяин ему благоволил, иначе не доверил бы столь высокий пост. И не доверил бы секретную информацию о путешественнике из будущего. Хотя сам Лаврентий, будучи материалистом до мозга костей, в эту историю не верил, считая её кому-то выгодной мистификацией. Вот если бы ему удалось взглянуть на вещи этого «пришельца», а ещё лучше лично пообщаться с беглецом, которого ищут по всей Коми, тогда, может быть… Да и то вряд ли!

— О чём задумался, Лаврентий? — на грузинском спросил его Сталин.

Это было второе появление Берии на Ближней даче. В первое, когда он только что был назначен руководителем НКВД, они были не одни, и тогда, естественно, вождь говорил на русском. Сейчас же, в отсутствие посторонних, хозяин дачи предпочёл их родной язык.

— Да вот, думаю, скольких врагов народа придётся выкорчёвывать из ведомства.

— И сколько?

— Много, Коба, много. Вросли они в систему НКВД, крепко пустили корни.

Берия вспомнил своё знакомство со Сталиным, состоявшееся летом 1931 года в Цхалтубо, куда тот прибыл на отдых. Лаврентий тогда развил бурную деятельность, не только направив в Цхалтубо множество сотрудников ГПУ, но и лично возглавляя охрану вождя в течение полутора месяцев. Сталин его запомнил, после этого они встречались ещё несколько раз на разного рода мероприятиях, и вот — неожиданный звонок с приглашением приехать в Москву. А прямо из аэропорта, где его встречал начальник охраны Сталина товарищ Власик, его повезли сюда, на Ближнюю дачу, в Кунцево. Только здесь Берия узнал, что теперь возглавляет Наркомат внутренних дел. Он ожидал чего угодно, вплоть до ареста, но никак не того, что ему предложат кресло всесильного Николая Ежова.

— А куда переводят наркома? — глупо моргая из-за стёкол пенсне, спросил он в тот раз.

На что Сталин без улыбки ответил:

— В тюрьму.

И началась у Лаврентия новая жизнь. Первым делом он приказал вынести из кабинета, ранее принадлежавшего Ежову, всю мебель и обставил его по собственному вкусу. Затем принялся менять заместителей, убрав Курского, которого Ежов поставил на место Фриновского, и Заковского, чья настоящая фамилия была Штубис. Первым заместителем Лаврентий Павлович назначил своего давнего соратника по работе в Грузии Богдана Кобулова, а вторым — Всеволода Меркулова, с которым тоже довелось поработать в Грузии. Серафиму Рыжову тоже отправил в отставку, заменив её молоденькой и смазливой секретаршей. Курский и Заковский были обвинены в измене Родине, вредительстве и шпионаже и отданы под следствие. Их ждала участь не менее печальная, чем их начальника. А вот порученца Берия оставил. Офицер был дельный, с хорошей биографией, чем-то он новому наркому приглянулся. Возможно, тем, что в его глазах не было страха, который появился у тех, кто входил в команду Ежова.

— Как твоя семья устроилась в Москве? — вывел его из размышлений голос генсека.

— Спасибо,