— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — хмыкнул я. — А посёлок ваш, наверное, Кослан называется?

— Он самый. Слышал о нём?

— Да просто на карте отмечен, а других населённых пунктов в округе вроде нет.

— Ну да, это верно, места здесь глухие. Сто вёрст можно пройти и ни одной живой души не встретить, только зверьё непуганое. Ну так оно и хорошо, чужие люди тебя не потревожат. Я тебе сейчас ещё отвара сделаю, пить нужно часто, чтобы хворь быстрее выходила. И поснедать достану, чтобы самому в погреб не лазать, силы тебе беречь надобно…

Так я и остался один в избушке коротать зимний день. Лежал, глядя в светлое пятно оконца, до которого, не вставая, мог дотянуться рукой, и, поскольку заняться больше было нечем, размышлял.

Вот лежу я в таёжной заимке на топчане под пёстрым одеялом, дело идёт на поправку, а куковать мне здесь аж до самой весны. Даже до мая, когда наконец море не очистится ото льда и не пришвартуются в Архангельском порту иностранные суда. И на одном из них, если повезёт, мне удастся уплыть из страны, в которой меня не очень любезно приняли некоторые облечённые властью начальники. А что ждёт меня там, на чужбине, где я никому не нужен? Смогу ли я что-то сделать для своей Родины, прежде чем на неё обрушится вся мощь фашистской Германии? Или затаюсь, забьюсь в самый дальний угол планеты, чтобы там меня не отыскали люди Ежова? А может, никуда не уходить? Думаю, Кузьмич не выгонит меня, если я скажу, что хочу здесь остаться. Места, как он говорил, глухие, кто меня здесь найдёт? Пережду войну, потом можно будет как-нибудь легализоваться…

Нет, чувствую, не смогу спать спокойно, зная, что из-за моего бездействия будут гибнуть люди, которых я мог бы спасти. Не знаю, каким образом, но мог бы.

Ориентировочно часа в два дня я пожевал вяленой оленины с орехами, затем, чуть погодя, выпил кисло-сладко-горький отвар, который стоял подогретым на буржуйке. Подбросил в печку дровишек и снова улёгся на топчан, натянув одеяло до подбородка. Не заметил, как затянула дремота.

Проснулся от звука открываемой двери. Вернулись Кузьмич и Айва. С пояса охотника свешивался ещё пяток освежёванных беличьих шкурок.

— Как самочувствие? — поинтересовался хозяин зимовья с порога, обметая унты веником из связанных пучком прутьев ивы.

— Ломит, а так — жить можно. Смотрю, охота была удачной?

— Была бы лучше, не упусти я куницу. Вроде и ветка не хрустнула, даже старался не дышать, когда выцеливал, а она возьми и сорвись. Только её и видел… Ну ничего, я место приметил, в другой раз там поохочусь.

— А что за винтовка? Мелкашка небось?

— Она самая, ТОЗ-8, — не без гордости кивнул Кузьмич на своё орудие труда, вешая его на вбитый в стену гвоздь. — Белку в глаз бить — самое то. А зрение меня ещё, слава богу, не подводит.

Охотник занялся приготовлением ужина. На этот раз горячим блюдом была перловая каша с тушёнкой — крупу Кузьмич замочил ещё перед уходом.

— Слушайте, Фрол Кузьмич, — сказал я, потягивая травяной чай, в который уже успел влюбиться. — А почему вы мне помогаете? Ведь если бы сдали меня властям, получили бы какое-нибудь вознаграждение. А так, если узнают, что укрывали беглого преступника, вам самому могут срок впаять.

— А потому что человек ты хороший. Я это ещё там, в тайге понял, когда тебя больного нашёл. Плохих людей я чувствую. Да и Айва, — он потрепал загривок льнувшей к нему собаки, — тоже тебя признала, а у неё чутьё на людей даже получше моего. И ты это… прекращай выкать, а то я себя совсем старым чувствую.

— Договорились, — не смог сдержать я улыбки. — Слушай, Кузьмич, а можно в какой-нибудь лохани нагреть воды, чтобы я смог хотя бы протереться влажной тряпкой? А то после хождения по тайге и потения от отвара уже попахивать начал…

— Это можно, — хмыкнул в бороду охотник. — Лохань найдём, а уж снега вокруг навалом, на печке погреем. Да и я заодно обмоюсь, тоже запаршивел порядком.

Этот вечер мы посвятили банным процедурам, насколько это было возможно в таких условиях. С потом и грязью я словно смыл с себя и болезнь, на следующий день почувствовав себя уже вполне бодрым, за исключением лёгкой слабости. Даже рискнул сделать зарядку в технике цигун, немало тем удивив хозяина зимовья, который забился в угол, оттащив туда и стол, чтобы дать мне побольше пространства. Зарядку я закончил медитацией.

— Что ж это за упражнения такие? — поинтересовался он.

— Восточные практики, — не подумав, брякнул я. — Индия и Китай, там всё это и зародилось.

— Ты что ж, и в Индии с Китаем бывал?

— Э-э… Да нет, это мне показал один моряк, который в Южном Китае жил почти год и научился у местных монахов.

— Гляди ты, — покачал головой Кузьмич.

После занятий энергия меня переполняла, и я попросил хозяина придумать мне какое-нибудь занятие.

— Чем же тебя занять-то, — задумчиво почесал тот пятернёй в своей шевелюре. — Даже и не знаю. Шкурки обрабатывать ты не умеешь, а боле и делов-то нет. Может, книжку тебе дать почитать? Завалялась тут у меня одна, я её отроком ещё почитывал от скуки.

Книжка называлась «Сказанiе о венчанiи Русскихъ царей и императоровъ» за авторством некоего П. П. Пятницкого. Издана была в приснопамятном 1896 году и изобиловала старорежимной орфографией. Однако, несмотря на яти и прочие пережитки, читалась легко, и я сам не заметил, как углубился в тонкости царских порядков.

Тем временем Фрол Кузьмич занялся приготовлением обеда, и запах неизменной каши с мясом вызвал в моей ротовой полости обильное слюноотделение. Аппетит у меня после болезни и лагерной баланды прорезался будь здоров, а Кузьмич крупы и тушёнки не жалел, равно как и других припасов, и я уже начал опасаться, как бы продовольственные запасы моими усилиями преждевременно не истощились. Но охотник на мои высказанные вслух опасения только махнул рукой, мол, по твою душу хватит, а кончится — к марту он на санях из посёлка привезёт ещё.

— Неудобно всё же как-то, тебе же эти припасы достаются не бесплатно, — сказал я Кузьмичу.

— Неудобно серить, штаны не снямши, — грубовато пошутил Фрол Кузьмич. — Что ж я, человека сухарём буду попрекать? Эдак и озвереть недолго.

— Тогда уж не знаю, чем тебе и отплатить.

— Придёт время — отплатишь. Жизнь —