Через полчаса мы сидели за столом, уминая нехитрую снедь, где главным блюдом была пшённая каша с кусками свиной тушёнки.

— Это из моих запасов, твою последнюю банку пока не брал, — пояснил с улыбкой Кузьмич.

Так же на столе были сухари, вяленая оленина и мёд с орехами, а в финале Фрол Кузьмич наполнил мою кружку ароматным, настоянным на разнотравье чаем. Айве хозяин тоже кинул в чеплашку каши с тушёнкой, и лайка не торопясь стала есть свою порцию, изредка косясь в нашу сторону.

Я радовался своему жору — значит, иду на поправку. Последние крошки Кузьмич аккуратно смахнул со стола в ладонь и отправил себе в рот, в котором виднелись вполне здоровые зубы в достаточном количестве. Похоже, с цингой они не дружили, а вот мои дёсны уже начинали кровоточить, о чём я с грустью сообщил хозяину зимовья.

— А для того и растёт на наших болотах клюковка, чтобы от болезней разных помогать, — заметил Фрол Кузьмич. — Она у меня и замороженная тут имеется, и в сушёном виде. Я тебе отвар буду давать пить, пока не поправишься, а опосля просто для здоровья принимать её можно.

— В качестве профилактики, — подсказал я.

— Не знаю, о какой филактике ты говоришь, но при цинге клюква — первое дело. — Кузьмич помолчал, а затем, взглянув мне в глаза, спросил: — А ты, мил человек, ежели не секрет, за что в лагерь угодил?

— За девушку одну вступился. В Одессе дело было, я докером работал, а она была комсоргом порта. Сидели в кафе, тут одна компания начала в её адрес колкости отпускать, ну я и подошёл к ним, попросил извиниться.

— Не захотели, — скорее утверждая, чем спрашивая, хмыкнул охотник.

— Угу, ещё и на меня начали бочку катить. Предложил выйти поговорить на улицу, но они прямо в кафе устроили разборку. Я и приложил там всех, а сынок какого-то там партийного начальника со сломанной челюстью оказался в больнице. Вот за него-то, думаю, мне шесть лет и впаяли.

— А твою кралю, часом, не Варей звали?

— Хм… Она.

— Ну, я так и подумал, — дёрнул себя за бороду Кузьмич. — А в какую сторону таперича путь держишь?

Сказать? Ну а что, и так понятно, что иду на север, а что там может быть, кроме Архангельска? Западнее, правда, финская граница… В принципе охотник вызывал у меня доверие, почему бы и не поделиться планами, которые пока пребывали, между прочим, в весьма зачаточном состоянии.

— На север иду, думаю, может, удастся в Архангельске пробраться на какое-нибудь заграничное судно. А там… Просто уплыть подальше.

— Дык навигации сейчас никакой, до мая, считай, льды стоять будут. Доберёшься до Архангельска, начнёшь бродить по городу, искать жильё и пропитание, тебя первый патруль и прищучит. Или люди добрые сдадут, разницы нет.

— Так что же вы предлагаете?

— Я бы на твоём месте пока не дёргался, месяца три тут пожил, а затем уже можно и дальше идти.

— А можно?

— Дык чего ж мне, жалко, что ли? Окромя меня здесь никто, почитай, и не появляется. С голоду не помрёшь, кое-какие припасы в подполе есть, да и я буду наведываться раз в месяц. Дровишек уж нарубить-то сможешь, вон колун в углу стоит, отвары какие варить — подскажу.

— А если погоня всё-таки набредёт на вашу заимку?

— Оно, конечно, всякое может быть, — философски заметил Кузьмич. — Иногда и баба пятерню рожает, у нас такое было три года назад, вот те крест. Однако ж другого ничего предложить не могу. Идти тебе через зимнюю тайгу, тем паче в таком состоянии, всё равно нельзя. Ну как, остаёшься?

— Остаюсь, — ответил я после лёгкой заминки.

— Ну и ладно. Тогда давай обживайся, попозже я тебе покажу, что в подполе хранится, а я пока шкурками займусь.

Следующие два часа охотник соскабливал со шкурок жир, прирези мяса и сухожилия, протирал тряпкой с опилками и натягивал на деревянные дощечки в метре от печки. Назывались они правилки, как объяснил Кузьмич. Беличьи — на мелкие, шкурку росомахи — на правилку покрупнее.

— Теперь пусть сохнет, — произнёс охотник. — А я пока раствором займусь.

В соляном растворе шкурки должны пролежать не меньше двенадцати часов. За это время мой спаситель собирался походить по округе и ещё пострелять пушнины.

— К вечеру вернёмся, может, даже с прибытком. Тогда уж можно будет и в заготконтору всё сдавать. Вон под топчаном ещё десятка два шкурок лежит, уже готовых, — кивнул он на мою лежанку.

— И много платят?

— Сколько платят — всё моё, — усмехнулся охотник. — А если серьёзно, то на жизнь хватает, но и только. Ну и кое-что дочке в Ленинград отправляю, она у меня там на врача учится.

— А жена ваша где?

— Так нет её, — нахмурился Кузьмич. — Три года уже, как от чахотки померла. Дочка и сказала, что выучится на врача, чтобы в нашем посёлке никто больше не умирал.

— Обещала вернуться? Похвально, хотя в Ленинграде наверняка у неё будут предложения работы, если она закончит учебное заведение с хорошими оценками.

— Вернётся, куда она денется… У неё жених здесь, Ванька, сын директора заготконторы, они жениться решили, когда моя Дашка учёбу закончит. Я уж, чего там, сам понемногу на свадьбу откладываю, какое-никакое приданое всё равно нужно.

— А сами вы, извиняюсь, потомственный охотник?

— Потомственный ссыльный, — хмыкнул в бороду Кузьмич. — Деда моего в эти края ещё при Александре Втором Освободителе вместе с семьёй сослали, чтобы в Москве народ не мутил. Я уж здесь родился.

— А кем был ваш дед?

— Кем был? Хм… Был он, милок, чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Долгорукове.

Что-то такое мне вспомнилось, поскольку одно время я всерьёз зачитывался Акуниным.

— А фамилия ваша, случайно, не Фандорин? — наудачу спросил я, сам понимая, как глупо звучит мой вопрос.

— А с чего ты взял, что Фандорин? Не, мы Лукины.

— А как же ваш дед народ мутил? Против царя агитировал?

— В том-то и фокус, что ратовал за отмену дворянского сословия, как изжившего себя. А сам был дворянином. Получается, против себя же и агитировал.

— Так вы ещё и из дворян?

— Пращур мой, слышал я ещё от деда, под Петром Великим воевал шведа, знаменосцем был. А сам рекрут из простых землепашцев, но Пётр Лексеич его храбрость оценил, дворянский титул пожаловал и земли выделил под Псковом.

— А в чём храбрость состояла?

— Не дозволил недругу завладеть знаменем полка, в одиночку, с палашом в руках, израненный отбился от десятка шведов.

— Это действительно серьёзно, — согласился я.

— Серьёзно, — подтвердил Кузьмич. — Да