Шрифт:
Закладка:
— И что же, выходит, совсем отказаться от создания книг о современной армии? — Епишев не понимал, к чему клонит министр.
— Нет, я вовсе не против таких книг. Но книга, прежде всего, должна стать явлением в литературе, а не пополнить ряды заказных поделок. Пусть будет одна, но крепкая книга.
— Согласен.
— Вот видите. Я думал об этом термине — «социальный заказ», его сейчас часто пускают в оборот. На первый взгляд, привлекательный термин. А по сути? Вот Куприн написал свой знаменитый «Поединок». Кто ему давал социальный заказ? Да сама армейская жизнь того времени. А как нападали на него, с пеной у рта нападали — и власти, и близкая к ним критика, — опозорил, дескать, русскую армию, с грязью смешал офицеров. Но если по большому счёту — он же правду сказал! А по заказу часто получается халтура, скороспелая однодневка. Это же не мебель столяру заказывать или одежду портному.
— Если я правильно вас понял, Родион Яковлевич, вопрос о совещании закрыт? — нахмурился Епишев.
— Ну почему? Вреда от этого не будет. Хочется надеяться, что будет хоть какая-то польза. Только, может, лучше не совещание — очень уж казённо и официально.
— А как тогда?
— Ну, пусть это будет встреча с писателями, дружеская, непринуждённая, без указующего перста. Пусть они сами поговорят о своих проблемах, поспорят, авось что-то полезное и откроется. А мы, со своей стороны, расскажем им о своих проблемах. Главное при этом — найти точки соприкосновения. Не надо влезать в их творческую лабораторию, это святая святых. Просто расскажем, что собой представляет современная армия, почему общество заинтересовано в военно-патриотической литературе. Согласны со мной?
— Согласен, Родион Яковлевич! Считаю, что это мудрый подход.
— Ну вот, ещё возведёте меня в ранг мудреца, — усмехнулся Малиновский.
— Но я это по всей справедливости. Кстати, вы же знаете, как, скажем, Никита Сергеевич, собирая писателей, не боится им и мозги прочистить, а то и порку публичную учинить.
— Так то Никита Сергеевич. Он — руководитель партии, это его право. А нам на встрече не стоит громить те книги, в которых, как вы выразились, есть всяческие перекосы. Их и так уже ваша армейская печать разнесла в клочья. Полезнее тактично указать писателям на это, поговорить о проблемах, о планах на будущее.
Епишев мысленно ухмыльнулся: ну, дипломат.
— Хотелось бы, Родион Яковлевич, чтобы на этой встрече выступили и вы.
— Хорошо, я не отказываюсь. А как со сроками?
— Мы делали прикидку на февраль, точнее, на начало февраля. Потом ведь пойдёт подготовка ко дню Советской Армии.
— Ну что ж, будем считать, что все мы с этим решили, — подвёл итог разговору министр.
Встреча прошла 7 февраля 1964 года. Епишев постарался придать ей широкий размах и высокое представительство. В президиуме сидели министр культуры Фурцева, председатель Государственного комитета по кинематографии Романов, председатель Государственного комитета по телевидению и радиовещанию Харламов, заместитель заведующего отделом ЦК КПСС Савинкин и другие высокие лица.
Открыл встречу Епишев. Он начал с того, что призвал писателей, художников, кинорежиссёров, композиторов — всю творческую интеллигенцию — подумать о том, как лучше объединить усилия, чтобы ещё более повысить роль литературы и искусства в военно-патриотическом воспитании народа, как преодолеть негативные явления, выявившиеся в отдельных произведениях о войне и армии. На смену помпезно-батальной скорописи, оставлявшей в тени внутренний мир человека, пришла другая крайность — пристальное, порой излишнее внимание к натуралистическим подробностям войны, а иной раз и прямо-таки патологическая страсть к нагнетанию страданий и страха, ужасов и трагедий.
«Вроде бы всё правильно говорит, — слушая Епищева, думал Малиновский. — Но если вникнуть поглубже, то это всё тот же, слегка замаскированный призыв к лакировке действительности. Как это у Толстого его Андрей Болконский? Если прежде он воспринимал войну как некий парад с развевающимися знамёнами и фейерверками, то, побывав в настоящем сражений, увидел истинную войну — кровь, страдания, смерть. Вот это точно и правдиво! Сидят наши литераторы, слушают, а про себя небось думают: только героикой войну не покажешь, это будет лишь одна её сторона...»
Епишев тем временем заговорил о современной армии.
— Не могу понять, — сокрушался он, — где в литературе и кино такой образ современного воина, который имел бы столь же зажигательную силу примера, как, скажем, фронтовик Василий Тёркин?
«Эка куда хватил, — невольно усмехнулся Малиновский. — Тёркин! Шедевры каждый день не рождаются! И по указке всяческих совещаний!»
Епишев продолжал говорить, возмущаясь тем, что художники слова забыли армию, не понимают её великого значения, особенно в условиях «холодной войны».
— Тут я как-то побывал на одной выставке в Москве, — оторвался он от подготовленного текста. — Обратил внимание на одну картину. Демобилизованный солдат едет в вагоне поезда. И знаете, как называется эта картина? «Возвращение к труду»! Представляете? Выходит, когда солдат служил в армии, он не трудился! Как можно так обесценивать ратный труд? Как можно так извращать правду жизни?
«Да, не можем мы без лозунгов, без приевшихся штампов, без назиданий, схожих с директивами. И не только Епишев этим грешит. Все мы грешим! Хочется человеку живое слово сказать, а его тут же на все пуговицы застёгивают — отходишь от генеральной линии, от того, как положено, как принято. Так и вообще можно думать разучиться!»
Епишев закончил. Первым попросил слова Аркадий Первенцев, высокий, стройный, молодцеватый, из кубанских казаков, автор нашумевшего романа «Кочубей». Малиновский знал его как прямого, порой резкого, но честного и твёрдого в своих убеждениях писателя, который за словом в карман не полезет и может легко отбрить оппонента.
— Был я недавно в авиаполку, — начал Первенцев, — и спрашиваю у старых лётчиков, они сейчас уже почти все генералы: «Скажите, есть ли у вас сейчас достойная смена?» Они отвечают: «Есть». — «А в чём смысл работы пилота, летающего на реактивном самолёте с необыкновенной скоростью?» Отвечают: «Это большой каждодневный труд, пилот испытывает небывалые нагрузки и даже стрессы. И если
