— Умерла?

— В оккупации, в Киеве. И её саму, и сына её Женю немцы расстреляли...

Все помолчали и, не сговариваясь, выпили не чокаясь. Раиса Яковлевна встряхнула головой:

— Разгоним-ка грусть-тоску! Давайте споем! — И начала первой:

Славное море, священный Байкал...

Засиделись далеко за полночь.

Малиновский покинул дачу рано, торопясь в министерство. Перед тем как уйти, сказал Кате:

— Не пропадайте больше. Знайте: наш дом — это и ваш дом.

Раиса Яковлевна поинтересовалась планами Кати. Та сказала: сначала — министерство, потом — магазины.

— В магазины вместе поедем, — решила Раиса Яковлевна. — Ещё купишь какую-нибудь дрянь. А вечером — со мной в театр. Ты там, у себя на руднике, небось совсем одичала. Знаешь, куда пойдём? В театр Маяковского, там сейчас премьера. «Иркутская история» Арбузова. Слыхала?

— Слыхать-то слыхала, но, конечно, не смотрела. Пойду с превеликим удовольствием!

...Прошло полгода, и Раиса Яковлевна получила от Кати очередное письмо. Подробно рассказав о своей жизни, та в конце сообщала о главном:

«Раечка, дорогая моя, скажу тебе по секрету: я беременна! Боюсь даже поверить в это! Господи, как я хочу, чтобы моё родное существо появилось на свет! Тогда только буду считать, что жила на этой земле не напрасно. И знаешь, мы с Лешей загадали: если родится дочь, назовём её Раей, а если сын — Родионом. Ты не против?»

Прочитав эти строки, Раиса Яковлевна даже всплакнула. Такое бывало с ней редко, но сейчас она не смогла сдержать радостных слёз.

11

Когда Алексей Алексеевич Епишев, начальник Главного политического управления Советской Армии, доложил министру обороны о том, что возникла идея провести совещание с писателями, в чьём творчестве видное место занимает военно-патриотическая тема, Родион Яковлевич призадумался и ответил не сразу.

— Что, не одобряете, Родион Яковлевич? — насторожился Епишев.

— Одобрить или не одобрить — не это главное, Алексей Алексеевич. Надо подумать о том, какова цель такого совещания и каков будет результат. Сами знаете, совещания часто отличаются тем, что наговорят с три короба, а конкретное дело — ни с места. Вот скажите, какими словами обычно открываются всевозможные совещания?

— По-разному бывает. Тут твёрдых правил не существует.

— А всё-таки?

— Обычно так: товарищи, начинаем работу нашего совещания...

— Вот-вот! — кивнул Малиновский. Работу! То есть, если следовать формальной логике, совещание — это и есть работа. Разве не так?

— Выходит, что так. Но не совсем. Это ведь просто трафарет такой, некая условность, — возразил Епишев. — Думаю, что никто не считает, что совещание и есть та самая работа, о которой на нём говорят. Это как бы старт для работы, аккумулятор для подзарядки.

— Завидую вашему умению находить спасительные термины, — министр усмехнулся. — Ну, бог с ними, не будем придираться. Но как-то не очень вяжется писательский труд с этими самыми совещаниями. Писателям надо писать, а не участвовать в прениях, время терять.

— Родион Яковлевич, вы сами знаете, что чем дальше уходит в прошлое война, тем заметнее наши «инженеры человеческих душ» охладевают к военной теме. Кое-кто уже стонет! Надоело, перекормили войной, подвигами. И кое-кто принялся не героизм воспевать, а нечто иное, повёл курс на дегероизацию. Но это же крайне опасно! Читаешь иную книгу о войне и диву даёшься: сплошной перекос! За версту пацифизмом несёт! Модной становится «окопная правда». Оправдывается дезертирство и даже предательство! Да так, стервецы, намалюют, что дезертира жалко становится! Убеждён, что пора поговорить с писателями начистоту, открыть им глаза, нацелить...

Епишев говорил долго, увлечённо, подбирая всё более убедительные факты. Малиновский терпеливо слушал его. Ему и самому попадались книги такого рода, о которых говорил Епишев. В самом деле, что-то непонятное происходило в литературе. Во времена Сталина все были приучены к единомыслию, и всякое отклонение от официальной линии вправо или влево квалифицировалось порой как антисоветизм. Вызывал одобрение властей и критики лишь абсолютно идеальный, положительный герой, без сучка и задоринки. Человеческие пороки объявлялись нетипичными, порождением прошлого и именовались пережитками капитализма в сознании людей.

Малиновский считал, что в условиях той системы иного и быть не могло. Конечно, для литературы создавать героическое — задача благородная и приоритетная. Но если глубже вникнуть в проблему, то что получается? Жизнь многообразна, сложна, противоречива, наполнена конфликтами, борьбой. Взять ту же армию. Есть в ней герои, есть дезертиры и даже предатели. Что же, сделать вид, что предателей не существует? Другая крайность. И выходит, что книга, в которой даже во имя высоких целей замалчивается правда жизни, подобна чем-то тому же дезертиру или предателю. Другое дело, с каких позиций показывать и положительное, и отрицательное.

— Пожалуй, Алексей Алексеевич, с писателями поговорить действительно надо, — наконец сказал Малиновский. — Другое дело, что этот разговор ни в коем случае не должен носить директивного характера. В корректной форме, а не как истину в последней инстанции, высказать своё мнение, послушать, что думают сами мастера слова, каковы их творческие планы. Они ведь и без наших совещаний прекрасно понимают — я имею в виду настоящих писателей, а не халтурщиков и графоманов, — какие задачи ставит перед ними партия. Газеты ведь читают, телевизор смотрят.

— Так-то оно так, Родион Яковлевич. Почему же тогда они иной раз клепают такое, что в корне противоречит нашей идеологии и партийным установкам? Среди них полным-полно аполитичных людей, у которых обывательский взгляд на армию! А кое-кто и с чужого голоса поёт.

— Всё это так, — согласился Малиновский. — Вот только... скажите, Алексей Алексеевич, кто проводил подобные совещания, скажем, в девятнадцатом веке с Лушкиным, Толстым, Куприным, Достоевским? А какую могучую литературу они создали, какое великое наследство нам оставили! И это несмотря на жесточайшую цензуру! Вот что. Представим себе, что завтра железнодорожники соберут писателей и станут их призывать писать книги о железнодорожниках, послезавтра рыбаки — о рыбаках, да к тому же учить, как надо писать. Что из этого получится? Я, конечно, утрирую, но уверен, что истинный писатель получает социальный заказ как бы от самой жизни и на каждом её этапе, в зависимости от своих творческих устремлений, находит интересующие его проблемы, героев своего времени. Вот была война, какой ещё в истории человечества не было. И конечно же, писатели