В пятницу у него был выходной; он придумывал предлог для Роуз и приезжал за мной. Однажды мы с моей дочерью Лореттой отвезли его домой с работы, и он пригласил нас в свою квартиру, а там была Роуз, большущая, как сама жизнь. К счастью, она ничего не заподозрила. Потом он устроил вечеринку и пригласил нас с Лореттой.

Наверно, Арт слишком часто появлялся у своего дома в моей машине, потому что Роуз начала о чем-то подозревать. Он объяснил, что мы просто хорошие друзья, поэтому, чтобы сбить Роуз с толку, мы начали время от времени брать ее с собой.

Думаю, к тому времени она была готова принять практически любое объяснение, потому что он настроился резко против нее. Как он с ней разговаривал! Роуз обычно говорила невнятно, бормотала, едва открывая рот, и Арт частенько рявкал на нее:

– Роуз, говори громче, чтобы я мог тебя слышать. Не жуй кашу! Или вообще молчи!

Иногда он заходил слишком далеко. Однажды при мне обратился к ней так:

– Роуз, мы с моей подругой Кларой отправляемся погулять, но тебе с нами нельзя.

– Нет, Арт, – вмешалась я, – так не пойдет. Мы друзья, я и Роуз.

Я отвела ее в сторонку и сказала:

– Вот что, Роуз. Я хочу, чтобы ты была уже одета, когда я приеду за ним, потому что ты поедешь со мной!

Иногда мы брали Роуз на рыбалку. Спускались в ущелье Дженеси, самое красивое место, какое только можно найти в округе Клей, и прямо в центре большого города. Роуз почти ничего не говорила, только вжималась в угол сиденья так глубоко, что ее почти не было видно. Она всегда замерзала. Не разговаривала, вообще ничего не делала, только сидела, насупившись. Но она никогда не выдвигала никаких обвинений – ни в мой адрес, ни в адрес Арта, потому что, если б она только прыгнула на меня, я бы прыгнула на нее, и тогда б мы посмотрели, кто прыгает выше. Когда дерутся две стервы, парень достается той, кто вздует другую. К счастью для нее, до этого никогда не доходило.

Арт хотел бросить ее, но не мог, потому что он ведь был отпущен под ее опеку. Во всяком случае, так он мне сказал. А еще сказал, что она для него раньше была просто кем-то, кому можно было писать из тюрьмы, но теперь она его связывала. Иногда она даже не разговаривала с ним, и тогда он, расстроенный, приходил ко мне домой. Он терпеть не мог одиночество. Мужчины любят внимание. Он проводил здесь час или два, потом вдруг вскакивал с моего дивана и говорил:

– О боже, она вернется домой раньше, чем я приготовлю ужин.

– Пусть сама и готовит.

А он уже выскакивал за дверь. В каком-то смысле Арт ее боялся. Всегда говорил, что надо продержаться до апреля 1990 года, когда закончится его условно-досрочное освобождение, и мы с ним навсегда отправимся на юг. Куда? Да куда угодно. Где колеса остановятся. Может, в округе Клей, а может, где-то еще.

К тому времени я уже представляла в общих чертах, что произошло давным-давно в Уотертауне. Слух пустили рабочие в «Бронья», однажды кто-то из моих сыновей пришел домой и сказал:

– Мама, Арт сидел в тюрьме за убийство маленькой девочки.

Я велела ему заткнуться, не хотела ничего этого знать. Я полюбила Арта Шоукросса с первого взгляда, поэтому никогда не заговаривала об этом. Он тоже не откровенничал. Что было, то прошло. Он отсидел свое. Почему его не оставят жить в покое?

Тем летом 89-го мы с Артом ходили на дворовые распродажи. Он любил старые вещи, говорил, что они напоминают о том времени, когда он жил на Шоукросс-Корнерс. Любил антиквариат и старые автомобили. Ему больше по душе был активный отдых, и мы часто охотились, рыбачили или ходили на пикники. В кино или на концерты не ходили. Иногда он просто сидел у меня дома и читал, или я чесала ему спину, пока он не засыпал. Мы занимались сексом, может быть, раз в неделю, без каких-либо извращений. Пару раз он просил меня полизать его, но я сказала «нет». Нет – до тех пор, пока ты живешь с Роуз. У нас все было просто, и мы каждый раз удовлетворяли друг друга. Каждый раз!

Шестого июня ему исполнилось сорок четыре года. Роуз работала, так что я устроила небольшую вечеринку у себя дома. Я купила торт и мороженое, и мы распили бутылку охлажденного вина «Ниагара». Я сохранила эту бутылку, она останется у меня навсегда. Ему понравилась поздравительная открытка. Такие знаки внимания много значили для него, особенно с тех пор, как мать велела ему держаться подальше от Уотертауна.

Я начала замечать, что он никогда не появляется по средам, и спросила, в чем дело. Он сказал, что это день Ирэн. Я подумала, кто, черт возьми, такая Ирэн?

Оказалось, что это пожилая дама, которой девяносто два года и которая живет в многоэтажке в центре города.

– Клара, – сказал он мне, – бабуля Ирэн мне как мать.

Оказалось, он познакомился с ней через Роуз, которая приходила туда убираться. Каждую среду Арт поднимался в квартиру Ирэн на двадцатом этаже. Она укладывала его на диван, клала его голову себе на колени и расчесывала ему волосы, пока тот не засыпал. Он сказал, что если не появится у нее, она позвонит и спросит, где он. И когда у него случалось плохое настроение, она подбадривала его.

Большинство людей немного нервничают рядом со стариками, но Арту пожилые люди нравились. Он даже подарил Ирэн пару колечек, купленных у парня на углу Норт-Клинтон и Мейн. Роуз сказала, что он всегда помогал в доме престарелых, давал старикам все, что они хотели. Однажды он привел домой разносчицу, накормил ее и поселил прямо в своей квартире! Это была та самая дамочка, чью голову так и не нашли.

7. Артур Шоукросс (интервью с психиатром)

Одна из тех женщин, что живут на улице, по имени Дороти, приходила убирать нашу квартиру. Я платил ей три-четыре доллара в час просто за уборку квартиры. Я уходил на работу, Роуз уходила на работу, а Дороти оставалась там и убирала квартиру. Какое-то время все было хорошо. Потом она начала воровать деньги из прачечной, четвертаки. Внизу у нас стояла стиральная машина, мы стирали одежду и сушили ее там.

Однажды она пришла, вся грязная, и говорит, что, мол, спала здесь, у реки, под эстакадой, вот и испачкалась, а затем спрашивает:

– Можно мне принять ванну?

И я сказал:

– Хорошо, иди, прими ванну. – Я пошел, взял одеяло и говорю: – Вот. Накинь это на себя.

Она говорит:

– А ты что, нервничаешь?

– Нет, – говорю, –