Глядя в сияющие воодушевлением глаза Брани, Святослав и сам смягчился лицом. Он понимал Хилоуса – ведь и сам мечтал о великой славе, чтобы с почетом приняли в кругу богов и эйнхериев. А что такая слава приходит с ранней смертью – так оно и водится. Война – дело молодых, слава – их достояние. «Идущий на войну уже мертв, но быть воином – значит жить вечно», – этот дружинный завет он усвоил в таком возрасте, когда другие еще повторяют за нянькой «Идет коза рогатая за малыми ребятами»…

– Мы давным-давно о нем, об Хилеусе, слыхали, да я позабыл, – добавил Мистина. – Когда мы с Ингваром двадцать лет назад на греков ходили, близ устья Дуная стояли несколько раз. А этот Хилеус там вблизи похоронен. От устья Дуная неподалеку в море есть остров, называется Левке, по-гречески – Белый. А еще Змеиный. Боян-царевич нам немало нем рассказывал. Мы с Ингваром и сами там побывали, он жертвы приносил, и услышали боги – приехали к нам греки, царевы мужи, выкуп предложили… Так вот, Хилеус на том острове и погребен. Раньше, Боян говорил, целое святилище там было в его честь и все люди окрест туда съезжались. И был из того святилища широкий лаз прямо в царство подземное, к царю мертвых. Ахиллеус после смерти в том царстве стал царем и царицу мертвых в жены взял. Ему по всему Греческому морю, особенно близ Корсуньской страны и Таматархи, святилища ставили и жертвы приносили богатые. Боян его называл как-то… моря владыка, а по-гречески я не помню…

– Понтарх, – подумав, подсказал Торлейв, составив в голове это слово.

– Сказывают, он сам корабельщикам в бурю является, по молитвам море усмиряет и путь к берегу пролагает безопасный.

– И вы видели… тот лаз в подземье? – Святослав с детства немало слышал о греческих походах отца, но об этом еще не упоминали.

– На острове – нет. Потом, века спустя, пришел в те края Христов могучий муж, Андрей, молнией остров разбил, и святилище Хилеуса в пучину погрузилось. Лаз в царство мертвых закрылся, да только… – Мистина поколебался, но все же сказал: – Он и сейчас там есть, только под водой. Я… видел его.

– Видел? – Святослав уставился на него во все глаза. – Ты видел вход в подземье?

Он не так чтобы доверял Мистине – с детства знал, что это его соперник в борьбе и за сердце матери, и за власть над русью. Но не ждал, что воевода станет плести такие басни.

Все прочие в избе тоже ждали продолжения, вытаращив глаза и едва не раскрыв рты. Даже Эльга удивилась: она думала, что о приключениях Мистины в том походе ей известно все, недаром же он рассказывал ей обо всем примечательном не по одному разу.

– Я не рассказывал никому. Но коли теперь такое дело… что сам Хилеус нам из подземья подарок прислал… Когда хоронили Чернигостя, воеводу старого, мы его с отроками на лодью положили и решили в море вывести и поджечь. Земля чужая, не хотели могилу оставлять, чтобы болгары без нас над ней ругались. И я с дренгами ту лодью с мертвецами в море повел. Отошли от берега, я парням велел прыгать, а сам остался и стал солому поджигать. Кругом ночь, море, ветер дует, волны плещут, лодья скачет – не правит же никто, – лодья горит, кругом меня мертвецы… И я вот чую всей кожей – вот они, ворота Нави. Вижу, как раскрываются, от земли до неба высотой. И манит меня туда, тянет… Только и надо было – не прыгать, остаться, я бы вместе с Чернигиной лодьей, с дружиной, так бы туда и въехал…

Эльга прижала руку к сердцу: слишком хорошо она понимала, что при отваге и дерзости Мистины в молодые годы он мог бы так поступить.

– И вот слышу: норны со мной говорят, – продолжал Мистина среди тишины, где женщины почти перестали дышать. – Говорят, не впустят тебя в царство мертвых. При тебе нет твоей жизни, а значит, и отдать ее ты не можешь. А ее и правда со мной не было. Дома оставил – так сохраннее.

Мистина взглянул в глаза Эльге: она единственная понимала, о чем он говорит. И она снова прижала руку к груди, как будто там еще висел костяной оберег из медвежьего клыка с головой ящера, в котором хранилась жизнь Мистины и который он оставил ей, уходя в тот поход.

– Проваливай, сказали. Ну я и прыгнул в море. Плыву к берегу, позади меня лодья костром пылает, а внизу вижу звезды – Морского Царя палаты жемчужные…

Мистина замолчал, но еще какое-то время стояла тишина. Никто не сомневался в правдивости рассказа: все знали, что он, уже много лет второй человек в Киеве после князя, не чужд общению с Темным Светом и наделен правом заменять владыку в деле принесения жертв.

– Так вот, в тех краях Хилеуса за бога почитали, пока не покрестились, – дальше заговорил Мистина. – Но и сам Боян при нас уже на тот остров ездил и Хилеусу жертвы приносил. Стало быть, дух его жив.

– Я того вот не пойму, – вступил в беседу Острогляд, – как Хилоусов меч к нам сюда попал? От Белого острова тут далеконько – я сам там был и его видел.

– Слыхал я, когда в Константинополе учился, что сам Ахиллеус, Пелеуса сын, был скифом, – задумчиво ответил отец Ставракий. – Был он родом с Меотийского моря[104].

– Я же там был! – вполголоса воскликнул еще раз потрясенный Святослав.

По привычке он огляделся, ища подкрепления в глазах тогдашних соратников, но приехавшие с ним собратья-бережатые – Игмор, Хавлот, Вемунд и Красен, – только глянув, сколько здесь собралось бабняка, остались на длинном крыльце болтать с бережатыми Эльги и Мистины.

– Я сам уж думал эти дни, как это нам Господь в сих краях Ахиллеусов ксифос послал, – продолжал отец Ставракий, – от острова Левке здесь далеко, а про Илион и не сказать, где он был-то. И дал мне Господь памяти. Близ Таматархи, я слыхал, есть некий город, названием Ахиллей, и было в нем святилище Ахиллеуса. Он сам оттуда и родом, а правил он племенем, что называлось мирмидоняне. Они были частью скифов. А скифы жили и в этих краях. И многое ведь, скажу тебе, княже, вы от них унаследовали. Ты сам даже лицом с Ахиллеусом схож: волосы светлые, глаза голубые, и плащи вы носите, как Ахиллеус носил, на правом плече закалывая. Нрав ваш воинственный – от его рода,