поднялись на вершину. На свободном месте виднелось черное пятно кострища, широкое, старое: в Ярилины дни здесь окрестные жители жгли костер. Среди кустов под высокой травой прятались несколько ям, уже заросших, – в былые времена кто-то пытался искать волотовы сокровища. С вершины, уже без тропы, спустились, пробираясь через траву и кусты, к самой яме. Осмотрели: яма была довольно свежая, но не вчерашняя. Похоже, какие-то мужики из ближайших весей, наслушавшись бабкиных рассказов, решили попытать счастья, но быстро бросили это дело. Плотно слежавшаяся земля, с примесью камней, с большим трудом поддавалась деревянной лопате, и скоро здесь так уломаешься, что уже и золота не захочешь. Такие труды быстро проясняют разум и отучают верить бабьим басням.

Тем не менее неведомым копателям удалось вырыть в склоне могилы пещерку такой величины, что в ней можно было лечь, что Свен с Веленей тут же и проверили. В ясный день, под ярким солнцем, могила волота была не страшнее любого холмика, и никак не верилось, что оттуда лезут какие-то бесы.

Отец Ставракий и диакон Агапий отошли в сторонку, чтобы достать облачения и все нужное для молебна. Прочие отвели коней к ближайшей рощице, из десятка берез, там в тени разгрузили вьючных лошадей, нарубили жердей, поставили шатры. Лошадей расседлали и пустили пастись. Бер отправил младших собирать сучья и разводить костер – варить обед. Орлец с Илисаром взяли косу, привезенную из города, и принялись косить траву на подстилки – себе в шатры и отцу Ставракию в пещерку: тот непременно хотел переночевать у места выхода бесов, чтобы молитвой затворить им путь.

Так в хлопотах прошел остаток дня, а на закате – в час, когда демоны из могил наиболее сильны, – отец Ставракий принялся служить молебен, стоя на склоне перед ямой. Диакон Агапий пел:

– Преподобный отче Феодоре, моли Бога о нас!

Служил отец Ставракий по-гречески, и понимали его только Торлейв и Орлец. Орлец, не пропускавший служб, увлеченно молился, стоя на несколько шагов ниже по склону могилы. Торлейв покосился на сводного брата. Своего сына Акилина окрестила еще младенцем и учила молиться утром и вечером. Торлейв приобщился к вере пять лет назад, когда Эльга вернулась из Царьграда, крестившись там, и до сих пор смотрел на веру скорее как на свой долг перед теткой-княгиней, чем как на истинную потребность души. Отец его был по складу и судьбе «морским конунгом», верившим больше всего не в северных богов даже, а в собственную силу и удачу. Но для Орлеца Христова вера была единственной, она росла из глубины его души, и во время молитвы у этого здоровяка делался детски доверчивый и смиренный вид. Ему Бог заменял отца – они ведь и осиротели в один и тот же день, но Орлец, сын пленницы-гречанки, в глазах знатных родичей был ничто. Раз-другой Торлейву и прежде приходило в голову: почему, ведь Орлец – тоже сын Хельги Красного. А что побочный, так сам Хельги был побочным сыном Вальгарда, и тот до самой смерти так о нем и не узнал. Но суета вокруг жабьего одеяльца открыла Торлейв правду: Мистина и Асмунд с самого начала знали, кем была Акилина, и не ждали пользы от сына блудницы-монахини.

– Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу…

Может, чует Орлец в душе, что ему за мать молиться необходимо, думал теперь Торлейв, слушая, как поющие голоса священников пробиваются сквозь шелест высоких трав на ветру. Акилина сама учила сына молиться за нее, но угрозой душе называла то, что, будучи однажды постриженной в монашество, рукой Хельги Красного была извлечена из монастыря, увезена за море, где вела жизнь побочной жены «морского конунга», изменив Небесному Жениху. Теперь же Торлейв знал – это еще не все.

– От Бога тезоименит дар дан быв человеком, на избавление болезней многих, велика и ужасна сотворил еси чудеса, язву всяку и недуг исцеляя и демонов полки отгоняя словом…

Торлейв не рассказал Орлецу, кем была его мать до встречи с Хельги, – к чему теперь порочить умершую женщину? Однако, Влатте, может, это знание и пошло бы на пользу – остереглась бы, зная, к чему ее может привести готовность полюбезничать со всяким обладателем красивых глаз. При мысли о похищенном из ларя Акилины куске пергамента у Торлейва вновь вскипела ярость на сердце. Он больше не виделся с Хельмо, боясь, что не сумеет сохранить невозмутимость и не выдать, как много знает о проказах Оттоновых послов.

– И ныне и присно и во веки веков, аминь…

Тем временем тьма сгустилась настолько, что отец Ставракий в светлом облачении даже за пять-шесть шагов казался белым пятном. Вдруг опомнившись, Торлейв огляделся: в сумерках «демонов полки» вставали в мыслях ближе и яснее, чем днем при солнце. Еще горел закат, небо было сплошным буйством багряных, желтых, серых и голубых волн, а восток уже погрузился в непроницаемый мрак, словно говоря: сейчас не время для света. Отворялись невидимые ворота ночи, из них рвался ветер, неся в белый свет таинственных и опасных обитателей Нави. Торлейв перекрестился, каясь, что в мыслях об Акилине прослушал молебен.

– Посети, Господь, эту землю! – Отец Ставракий принялся кропить яму привезенной из церкви святой водой. – Зло затвори, добро укрепи, ибо Ты еси Бог наш и тебе мы воссылаем славу. Отцу и сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков…

Торлейв с Орлецом сошли со склона и вернулись к костру, манившему издалека. Уже готова была каша, и все ждали их, чтобы поесть. В ожидании Агнер и Бер наперебой рассказывали известные им случаи выхода мертвецов из могил и каким способом их удавалось усмирить.

– А навстречу ему идет старик, – слышали они голос Агнера, подходя; он их еще не видел во тьме, но они хорошо видели его, освещенного костром. На его лице со шрамами и повязкой на правом глазу играли тени, будто пляшущие духи. – Спрашивает его старик: что ты такой бледный и печальный, сынок, может, у тебя бессонница?

Свен и Веленя дружно хрюкнули от смеха, но Торлейв пока не понял: чего смешного в бессоннице?

– Эрленд ему отвечает: так, мол, и так, утопленник уже три ночи не дает спать, лезет в драку и явно хочет свернуть ему шею. Тут поспишь… Нельзя ли, мол, он спрашивает, что-нибудь с этим сделать? Старик на это отвечает, что пора уже дать ему поспать, и это не так уж трудно. Подошел он к большому камню у тропы, навалился на него плечом и разом сдвинул, хотя камень тот был,