– У него такой… – Милова обрисовала руками в воздухе, – вроде короба деревянного, а в нем битком набито кожи выделанной, а на коже сплошь значки, и те значки – колдовские! Из той кожи вырезан кусок со знаками, в него были жабы завернуты и Вуефасту подброшены!

– А в той коже – заклятье беса Ортомидия! Тот бес Ортомидий на людей нападает, особенно в самый полдень, и может насмерть сгубить!

Молодые отроки слушали, разинув рты и забыв про кашу, только самый старший, Гуда, обладатель густой желтоватой бороды, похожей на сноп ячменя, неторопливо ел, хмыкая про себя: вот же врут девки! Он знавал еще Жельку и не ждал здравомыслия от ее дочерей.

– Откуда ж такой взялся? – Ошарашенный новостями отрок, Найденец, едва пришел в себя настолько, чтобы заговорить. – Отроду не слыхал ни про какого такого беса!

– А вот он бес такой – греческий!

– У нас-то откуда возьмется?

Две вещуньи призадумались, глядя друг на друга.

– Да говорят, из могил разрытых, – сказала ключница, Багула. – Когда Улыба, Вуефастова боярыня, к князю приходила, она сказала: грек молодой, что у Пестряныч-младшего в отроках живет, сказал, что из могил разрытых вызывают того беса. Он-то, видать, знает, они же все заодно! А Пестряныч-младший спрашивал: нет ли где в округе могил разрытых?

Гонцы переглянулись, задумались, а потом второй отрок, Лисята, неуверенно ответил:

– А ведь мы видели могилу разрытую по пути, да, Найденка?

Покинув дела, челядь сгрудилась возле конца стола, где сидели трое из Витичева.

– Я ж тебе показывал, помнишь, Гуда? Вчера на закате проезжали волотову могилу…

– Да то, может, сто лет назад разрыли! – нахмурился Гуда. – А ты тут воду мутишь, вон, у девок уже глаза по шелягу.

– Ничего не сто лет! Я те места знаю, целая была та могила!

– А что за могила-то? – спросила Багула.

– Да старая-престарая, холм такой, не то от обров осталась, не от сколотов[91] еще.

– От волотов! – убежденно заявил Найденец. – Высокие такие могилы – от волотов. И огоньки на них по ночам горят – стало быть, золото в них. И вот была разрыта могила, немного так, пещерка сделана сбоку.

– Кто же разрыл? – с сомнением спросила Милова.

Теперь им с сестрой пришлось слушать, и они усомнились, не морочат ли отроки им головы.

– Да мы думали, – Найденец переглянулся с Лисятой, – мужики какие золото волотово искали. А раз вы говорите, тутошние греки бесов вызывали… не они ль и разрыли?

Тут уже все в поварне, от Гуды до Багулы, переглянулись, вытаращив глаза.

– Это что же, княгини грек, Ставр-папас, могилу волотову разрыл, чтобы беса выпустить? – повторила Багула.

– Дух того волота! – подсказал кто-то из челяди.

– Да на Вуефаста его и натравил… – добавила Милова с ошарашенным видом, дескать, вот теперь все ясно.

– А княгиня что же? – с сомнением спросил Гуда, имея в виду Эльгу. – Не могла она такого пожелать. К чему ей Вуефаста изводить?

– Ты молчи уж! – в испуге напустилась на него Багула. – Скажешь тоже! Княгиня! Они, греки, сами управились! Только обещают, что, мол, их бог всем жизнь хорошую после смерти даст, а сами вон что!

– Гнать бы их всех из Киева!

– Пусть бы шли к своим бесам!

– Они и Плынь удавили!

– Греки?

– Бесы!

Заспорили было, греки бесам приказали удавить бабку-ворожею, или бесы – грекам, но в поварню вошла Прияслава, удивленная, куда подевалась челядь, и тем положила конец пугающим открытиям.

* * *

Побывав у князя, угорские гости закончили день у Мистины. С ним они не раз вели дела, он знавал дьюлу Чонгора и уже был знаком с Варьяшем. Два молодых спутника, Драга и Деневер, в Киев попали впервые и с любопытством оглядывали гридницу Мистины, домочадцев и его самого.

– У князя мы видели неметек[92], – говорил Варьяш, усаженный за стол довольно близко от хозяина, чтобы удобно было вести беседу. – Кто это? Люди Отто? Давно они здесь?

– Это люди Отто, – подтвердил Мистина. – Приехали недавно, в первые дни лета. Отто прислал их с грамотой – сообщить, что он в Риме венец принял и теперь василевсу греческому равен. Правда, Роман цесарь того пока не признал. А сии люди в Хазарию собрались – хазар крестить. Ты, видать, двоих из ближиков Оттоновых видел, у них еще два папаса есть.

– Хазар крестить? – Варьяш усмехнулся. – Хазар! Аз элет файара эшкюсём![93] Они рассказали вам про велик… бишоф в Магдебурге?

– Что сие за зверь?

– У нас есть кое-какие люди в Риме. Когда Отто там был – может, он и сейчас еще там, – он получил венец от папы Иоанна, и еще они договорились, что Магдебурге будет устроен большой… великий… надь бишоф… Рёвиден, ходь удь мондьям[94]… – Варьяш оглянулся на своих спутников, призывая на помощь.

Подходящих слов не имелось ни в мадьярском, ни в славянском языке.

– Будет большой гнездо великий папы для всех земель на востоке, – бойко пояснил смуглый молодец лет двадцати, с широким приятным лицом. – Там будет сидеть самый большой пап и родить другие малые папы везде – у ляхов, у ободритов, и у вас, орэш и славок[95], тоже.

Это толкование, изложенное весьма живо, вызвало в гриднице смех; женщины, с любопытством рассматривавшие гостей, засмеялись тоже, и смуглый молодец бросил на них веселый взгляд.

– Кто это? – Мистина улыбнулся и кивнул на него Варьяшу.

– Это Деневер – унокаэчче мне… сын сестра.

– Сестрич.

– Иген[96].

– Ты хотел сказать, архиепископус? – спросил у бойкого парня Торлейв, сообразивший, что может означать «великий пап».

– Архи… иген, да. Надь бишоф[97].

– И что этот надь? – спросил Мистина.

– Пап Иоанн дал Отто право ставить столько бишоф в землях славок, сколько он хочет. Править всем миром христиан, так он сказал. Отто теперь есть часар… василей…

– Цесарь?

– Иген. Его долг и право – делать людей христианами везде, где он сумеет дотянуть руки и меч.

Мистина кивнул: сами послы Оттона давали понять, что императорское достоинство делает и правом, и обязанностью христианское просвещение всех окрестных народов, какие только Оттон сумеет подчинить своему влиянию. Но об учреждении архиепископства для славян послы ничего не говорили.

– Но хазары? – Торлейв выразительно поднял брови. – Этот их архиепископ новый и Хазарией хочет владеть?

– Они нам уже раз епископа присылали, – напомнил Лют. – Приезжал, вы помните. И если они теперь, кроме того епископа, еще бо́льшего епископа посадили, стало быть, замыслов тех Отто не оставил.

– Он не может оставить, – качнул головой Варьяш. – Часар имеет долг