Шрифт:
Закладка:
В Превидзе к нам вышла группа партизан – французов, бежавших в разное время из немецкого плена и воевавших в горах. Их командир веселый полноватый мужчина средних лет, в берете, быстро о чем-то говорил на своем звучном языке. Мы улыбались, не понимали, он улыбался и тоже не понимал.
В середине апреля штаб Армии переместился в деревушку со странным названием Свинна. Хотя я при переезде и не возглавлял обоз, но выполнял еще более ответственную задачу. Дипломаты все еще находились у нас. Мне приказали доставить их в Свинну. Я осведомился насчет транспорта. В комендатуре мне ответили: «На полуторке». Мой вопрос о судьбе их роскошной машины восприняли, как бестактность. Никто не знал, где машина. Казалось, что «мальчика не было». Приказ есть приказ. Я отправился к дипломатам и попросил приготовиться к переезду. К их величайшему изумлению, к подъезду подкатила полуторка, и я доложил, что машина подана. «Как?» – воскликнула дама. «Так…» – ответил я. Даму в роскошном манто из серого каракуля я посадил в кабину с шофером. На сидении лежал автомат. Дама посмотрела на него, как на гремучую змею, и сделала протестующий жест руками. Я переложил автомат в кузов. Для восхождения на полуторку старого посла и мужа его сестры открыли борт машины. Нет! Аристократические ноги не поднимались. Пришлось вынести стулья и по ним они все-таки взошли на полуторку, как на эшафот. Атташе с пониманием смотрел на меня. Тронулись. Стояла отличная весенняя погода, светило солнце. Атташе и я курили и о чем-то разговаривали, а посол и муж его сестры прислонились к стенке кабины. Чуть мы выехали за город, машина остановилась. «В чем дело?» – спросил я шофера. Оказалось, что остановка произошла из-за этой мисс Мэнд, свалившейся на мою голову. Она вышла и, заламывая руки, объявила, что господин дипломатический министр простудится от этой ужасной езды в кузове. Я удивился: и господин министр и его спутник кутались в зимние пальто с меховыми воротниками. Тем не менее, дама заявила, что она снимает свой каракуль и укутает им ноги печальных страдальцев. Так выглядел аристократизм в действии. Я попросил ее сесть в кабину, снял с себя шинель и накинул ее на полномочного представителя румынского короля. Он закрасовался полевыми погонами старшего лейтенанта. Дама произнесла: «Это подвиг!», и мы поехали дальше. Но впереди нас ждало новое испытание.
На каком-то перекрестке нас остановила регулировщица. Я очаровательно, с моей точки зрения, ей улыбнулся и стукнул ладонью в крышу кабины, чтобы шофер трогал. Не тут-то было. С меня потребовали документы, подтверждающие личности моих пассажиров. Моя личность не вызывала сомнений, но вот, какое право имею я возить гражданских лиц, да еще прятать их под своей шинелью – это взволновало регулировщицу. Я обозлился, но девушка вызвала своего начальника, и тот заявил, что задерживает машину. Я ему сказал, что везу дипломатов. Он потребовал доказательств и добавил: «Гражданские хорошо платят за проезд». Я вспылил и пригрозил обратиться к начальству. Он спокойно ответил: «Дорожная служба, как милиция, всегда права. Вот ехал румынский король Михай на недозволенной скорости, сам машиной правил, оторвался от охраны, мчит и вдруг шлагбаум, а перед ним часовой казах. Король машет рукой – поднимай шлагбаум. Казах ему: «Зачем так быстро ездишь?» Подъезжает наша охрана: «Ты что, не видишь, что это король?» А казах отвечает: «Видим, видим, потому и не пускаем, что посмотреть хочим…» Я понял, что горячиться не следует, лучше подождать, пока дорожные власти насмотрятся на дипломатов. Через некоторое время нас пропустили, записав данные из моего удостоверения личности. Мы благополучно прибыли в Свинну, где дипломатам отвели отдельный дом.
Через пару дней в Свинну прибыл с передовых позиций майор Даниленко. Я ему очень обрадовался: все-таки мы с ним дружили. Проговорили до утра про Женю, про Лизу, про конец войны. Даниленко и я ждали многих перемен в нашей жизни после победы. Мы полагали, что война проверила всех, значит отпадут такие проблемы, как есть ли у тебя репрессированные родственники, или родня за границей, состоял ли ты в оппозициях и т. д. Мы не сомневались, что все в этом отношении переменится к лучшему. Можно ли было в апреле 1945 предполагать, что после войны к этим старым проблемам добавятся новые – пребывание в плену, на оккупированной территории, что появятся народы – изгои, что выдумают космополитизм, разгромят генетику, назовут мракобесием исследования в области кибернетики? Нет, этого мы не предполагали. В будущее смотрели, не строя иллюзий, но оптимистически и смело. Вот какое стихотворение, посвященное Жене, я прочитал в те дни Даниленко:
В небе весеннем закат догорает,
Раз закурю – и конец осьмушке.
Встанет невестой заря молодая
И закукует в лесу кукушка.
Год миновал, а за год прожито
Столько, что жизни бы всей хватило.
Сердце зато сединой побито,
Радости нам так немного было.
Страшно? Иди, не сыскавши брода!
Ветер бушует? Навстречу буре!
Смерти назло перегоним годы,
Сердце забилось? Давай закурим.
Серый дымок бежит с папиросы.
Месяц одел нас прозрачной фатою.
Я тебе в шутку рассыплю косы,
Все же ведь мы с тобой – муж с женою.
В жизни для счастья немного строчек,
Кровью их нужно писать – напишем!
Больно? Ну что ж, потерпи, дружочек,
Тихо кукует кукушка, слышишь?
Даниленко стихотворение не понравилось: в нем отсутствует символика. А мне оно казалось и кажется хорошим.
Потом Даниленко и я приступили к обычной работе. Допрашивали пленных, добывали нужную информацию. Пленные, по больше части, происходили из областей Германии, занятых нашими войсками, или из Австрии. Они закидали нас вопросами о судьбах Германии, о том, что станется с их семьями и т. д. Мы отвечали в духе выступления И. В. Сталина: война ведется не против немецкого народа, а против фашизма. И в данном случае мы говорили так, как думали. Среди пленных оказался поляк. Его интересовала проблема Данцигского коридора. Поляка мы обрадовали, пожаловав ему этот коридор.
