жалею, что не пошел посмотреть на них. В тот момент я не оценил значимости события. Сколько всяких немцев я попересмотрел. Поэтому я поехал в Братиславу, сдал генерала, адъютанта и чемоданы, получил расписку, проехал по городу и на следующий день был уже в Новом Месте.

Еще через пару дней в Разведотдел прислали список немецких дипломированных инженеров, которые могли находиться среди пленных. Нам предлагалось их отыскать. Майор Даниленко, капитан Меньшиков и я поехали по лагерям. Инженеров там не оказалось, но мы не только познакомились с пленными в лагерях, но встретили некоторых немецких офицеров, о которых имели сведения и которые воевали против нашей Армии. Так, мы встретили командиров полков 15 пехотной дивизии, отчаянно дравшейся за Зволен и Банско-Бистрицу. В разговоре с нами они подчеркивали вполне удовлетворительные условия плена. Да мы и сами их видели. Офицеры спрашивали о будущем Германии, об их личной судьбе, о возможных сроках пребывания в плену. Мы отвечали на эти вопросы в духе Приказа Верховного Главнокомандующего 1 мая, Обращения к народу И. В. Сталина 9 мая 1945 года.

Пленные были переправлены в лагеря. Кончились наши военные заботы. Можно было и повеселиться. В наших руках оказалось немало трофейного транспорта. Чуть позднее его отобрали, но пока он находился у нас. С бешеной скоростью мчались мы на немецких автомобилях-амфибиях, жалели, что нет реки, в которой можно было бы их испытать на воде. Подполковник Гребенюк метался на мотоцикле. Однажды он решил покатать меня. Развил бешеную скорость, бросил руль и, подобно акробату, заложил руки за голову. «Как себя чувствуешь, Кац?» – спросил весело подполковник. Я крикнул сквозь треск мотора: «Положите руки на руль, товарищ подполковник! Мы погибнем, хотя и кончилась война. Это обидно!» «Ха! Ха! Ха!» – прогремел Гребенюк и взялся за руль. Больше я с ним не ездил. «Фюрер» так же прокатил Женю.

Мы праздновали победу. Праздновали каждый день по любому поводу. Кто-то устраивал свадьбу, кто-то получал награду. Мы веселились. Потом один капитал из шифровального отдела напился так, что вскочил на коня, выехал на бешеном аллюре к городской ратуше, лихо остановился, спешился и расцеловал благородное животное на глазах у почтенных чехов и словаков под их оживленные аплодисменты. После этого командующий приказал прекратить индивидуальные празднования.

Большой праздник организовали в армейском полку связи. Туда был приглашен весь наш Отдел. Женя получила медаль «За боевые заслуги», я красовался двумя орденами. Для штабного офицера моего ранга это было хорошо. В разгаре торжества меня окликнул полковник – начальник Управления Связи Армии. Я подошел к столу, где сидели командарм, начальник штаба, полковник Сваричевский, старшие командиры. Мне налили большой бокал водки и предложили выпить за 40 Армию. Мы чокнулись, я лихо испил бокал, и все сказали: «Молодец!»

А ночью Женя и я спускались к небольшому озеру, где стояли понтонные лодки. Светила яркая луна, кружились звезды. Было тихо и ласково. На деревянных мостках нам неожиданно встретились командарм генерал Жмаченко и Член Военного Совета генерал Кулик. Оба были навеселе. Я вытянулся в соответствии с уставом. Командарм спросил: «Зачем ты здесь, Кац?» Я ответил, что мы хотим поплавать с Женей на лодке, ведь ночь такая чудесная. Генерал Жмаченко, смеясь, сказал: «Правильно делаешь! Плавайте. Вы же еще такие молодые». И мне показалось, что командующему жаль, что он много старше нас, а Жене было 25, а мне 23. В те майские дни 1945 года можно было праздновать второе рождение.

Этим я кончаю повествование о войне. Я не сгущал красок, не нагромождал ужасов. Может быть, в действительности все было страшнее и труднее, чем описано здесь. Тогда спрашивается, не лучше ли писалась бы книга по следам свежих впечатлений? Наверное, нет. Только теперь отделилось большое от малого. Это не значит, что в моем описании нет мелочей. Я писал о буднях войны, поэтому и не опускал запомнившихся мелочей. Да и ведь каждый по-своему оценивает, что мелочно, что значительно. Но о каждом из людей, которых я знал, о каждом пережитом событии, только сейчас я могу судить более полно и спокойно. Сгладились ничтожные чувства, забыты пустяковые обиды и поспешные заключения. Я посмотрел на картину издали, и она кажется мне впечатляющей. Я был одним из многих миллионов людей, участвовавших в войне. Их усилиями и была одержана трудная победа.

28.9–3.11.1971 года

Часть третья. Возвращение

Кончилась война, и мы оказались без дела. На первых порах никто ни о чем особенно не задумывался. Радовались тому, что живы, что скоро вернемся по домам, что можно, наконец, ничего не делать. Впрочем, особой воли нам не давали. И хорошо делали. За войну мы здорово оскотинились. Требовалось привыкнуть к мирной жизни, ощутить себя просто мужчинами, а не солдатами. Сохранилась фотография, где снят я и несколько командиров из разведотдела у речушки на глухом пляже. Никого там, кроме нас, не было. Потому мы и стали купаться. Трусы имел только Меньшиков. Все остальные купались голыми. Это, разумеется, не страшно, но в таком виде мы и сфотографировались, не подозревая, что карточку потомкам не продемонстрируешь.

Жизнь шла так: с утра мы либо выезжали на манеж, либо занимались спортом на снарядах. Начиналось это с семи и продолжалось до девяти часов. Мы не теряли спортивной формы, но нагуливали волчий аппетит, врывались в столовую с высунутыми языками, готовые съесть все, вплоть до официанток. Потом являлись в помещение гимназии, где размещался штаб. Работы никакой не было, но отлучаться куда-либо, кроме как на обед, в течение рабочего дня, т. е. до семи часов вечера, запрещалось. Мы сидели и трепались до изнеможения. Потом майор Даниленко предложил вертеть юлу, и мы вертели. В конце концов я приловчился спать за сундуком с бумагами. Распух от сна. Даже выпить было негде и нечего. В штабе ввели сухой закон, а моего обоза больше не существовало. В Отделе провели аттестацию. Мне написали очень хорошую характеристику, рекомендовали оставить в кадрах армии. Я был горд. Устроили нам медосмотр. Врач констатировал у всех нервное перенапряжение. Нас спрашивали, на что мы жалуемся. Мы отвечали: «На отсутствие денег». Конечно, это было явным признаком нервного расстройства.

В июне 1945 года на общем партийном собрании Штаба Армии меня принимали из кандидатов в члены партии. Собралось много народа. Большинства присутствовавших я не знал. Меня в общем-то знали многие. Рекомендацию дали опять-таки полковник Сваричевский, майор Даниленко и, кажется, подполковник Гребенюк. В президиуме находились командарм Жмаченко и член