следовало бы обратиться в полицию Сторноуэя. Я должна была отнести это инспектору Линн Аркарт. И должна была рассказать ей то, что сообщил мне Бобби Рэнкин. Это доказательство лжи. И возможно – возможно – эта ложь была рассказана полиции – так же, как и мне. Но вместо этого я вернулась сюда. Я застряла здесь. Я думаю о птицах. И в какой-то момент мне хочется оказаться где-нибудь еще.

Берег внизу – темно-серое пятно морской воды и взбитой пены. Волны бьются о песок, о скалы мыса. Ветер несет привкус соли. Шум стоит невероятный: череда снарядных разрывов. Я думаю о Роберте, который стоял там, внизу, в шторм, куда более страшный, чем этот. Дождь лупит по голове, точно градины, затуманивает мое зрение, но когда я смотрю на Западный Мыс, где стоял Джаз в ту ночь, когда видел Роберта, я вижу кое-кого другого. Стоящего на утесе над западным концом пляжа. И смотрящего, как и в прошлый раз, прямо на меня.

Нет.

Потому что с меня хватит. Я не хочу бежать. Я не хочу прятаться. Я смотрю на этот силуэт, который наблюдает за мной. Вижу и не собираюсь сдаваться. Я засовываю фотографию вглубь большой заброшенной кроличьей норы, углы деревянной рамки разрыхляют слежавшуюся землю. Свисающие корни травы щекочут мою кожу, словно паучьи лапки.

А потом я направляюсь вдоль обрыва к западному утесу. К Сонни.

* * *

Моя отвага сохраняется до тех пор, пока я не достигаю начала мыса Роэнесс. В сотне ярдов от меня виднеются каменистые руины – возможно, это остатки средневековой церкви, давшей название Килмери. Вокруг непроглядная муть. Как будто это не мыс, а остров, длинный и узкий, окутанный мраком и морской пеной.

Сонни исчез. Но менее чем в двадцати футах от края утеса стоит небольшая каменная хижина. В ней лишь одно квадратное окно. Низкая деревянная дверь грязно-серого цвета, испещренная неровными трещинами. Крыша из гофрированной жести ржавая, коричнево-оранжевая.

Я медленно подхожу к строению, потому что внезапно чувствую головокружение и дезориентацию. Я не знаю, что буду делать, когда дойду до этой серой двери. А потом мне уже не требуется ничего решать – потому что она распахивается с пронзительным скрипом.

В гулкой влажной тишине мы смотрим друг на друга. Он высокий и широкоплечий. Когда он скрещивает руки на груди, его плечи занимают весь дверной проем. У него густая борода, такая же ржаво-коричневая, как крыша, с многочисленными пятнами седины. Волосы коротко подстрижены, темные глаза смотрят в упор, а губы сжаты в жесткую линию.

– Роберт? – Я испугана, и это слово слетает с языка лишь сдавленным шепотом.

Он щурит глаза и еще плотнее сжимает губы. Когда от порыва ветра дверь с силой ударяется о косяк, я вздрагиваю.

Он улыбается.

– Полагаю, тебе лучше войти внутрь.

Глава 30

Роберт

Все сидят в пабе – яркие золотые окна в конце деревенской дороги. И когда я стою снаружи в сумраке и смотрю на них, то чувствую такую печаль и стыд, что вынужден перегнать эти чувства в ярость, прежде чем они раздавят меня.

Я вламываюсь в дверь с таким яростным усилием, что она громко хлопает о стену, а потом пытается врезать мне в ответ. Все замирают и оборачиваются, и это так похоже на кошмары, которые мне снились, – все вдовы и дети, оставшиеся без отцов, и как они стоят на улице под окном и с ненавистью смотрят на меня, пока длинный луч света от Ардс-Эйниша пробегает по моему лицу, – что я отступаю назад.

– Где мои овцы? – И я уже жалею об этих словах, потому что мой крик больше похож на вопль отчаяния.

– Ты пьян, – говорит Юэн своим поганым голосом, словно считает себя королем всего, что видит.

Хотя он не ошибается. Я пьян. Ужасно пьян. Потому что я не могу врать, когда пьян. Не могу убедить себя, будто тени не преследуют меня. Не могу говорить себе, что если я буду стараться, если я стану лучше, то судьба изменится. Моя жизнь изменится.

На самом деле я настолько пьян, что все выглядят одинаково: безликие размытые пятна, притворяющиеся людьми. Кроме Мэри и Кейлума. Они сидят одни за столиком недалеко от барной стойки. Мэри полуотвернулась от меня, но ее нога выбивает дробь по ножке стула. Она держится за Кейлума; пальцы ее сжаты так крепко, что суставы побелели. Ее глаза зажмурены.

«Что они тебе сказали? – думаю я, глядя на ее ссутуленные плечи, всегда такие сильные, такие ровные. – Как они настроили тебя против меня?»

– Полиция знает, – говорю я всем этим лицам и тоже сжимаю руки в кулаки. – Я им сообщил.

Том Стюарт обходит стойку бара, на его лице застыла вечная самодовольная улыбка.

– Думаю, тебе нужно успокоиться.

Позади него Брюс качает головой и смотрит в пол.

– Вы убили моих гребаных овец, – заявляю я, обращаясь ко всем ним, ко всем до единого, потому что все они знают, кто это сделал. И все знают почему. Потому что жители острова держатся вместе; жители деревни держатся вместе. И они всегда защищают своих, что бы те ни натворили. – Но вы не отберете мою семью.

Я прохожу дальше в зал и опираюсь на пустой стол, когда пол ненадолго кренится.

– Кейлум. – Я пытаюсь проморгаться, чтобы лучше его разглядеть. – Подойди сюда, сынок.

– Прекрати! – отзывается Мэри, и ее голос высок и тонок, каким я его никогда раньше не слышал. – Просто прекрати это. Иди домой, Роберт.

– Я же говорил тебе не слушать их, мать твою! – Потому что я это говорил. Я говорил ей столько раз, что с трудом могу поверить, что все это вообще возможно. – Я твой муж, Мэри!

Но она снова отворачивается. И ее слезы только сильнее разжигают во мне ярость. Я смотрю на Кейлума, моего мальчика, прильнувшего к ее боку, как котенок. Как младенец.

– Кейлум! Иди сюда. Сейчас же!

– Ты его пугаешь, – вмешивается Мойра Маклауд. Спокойно и мягко, словно я ребенок, которого нужно успокоить после истерики. Рядом с ней встает Чарли, протягивая руки ладонями вперед. Вечный миротворец.

– Ты знаешь, что твой муж хочет трахнуть мою жену, Мойра? – Сердце стучит у меня в ушах, кровь пульсирует в кулаках. – То есть я знаю, что ты делаешь вид, будто небо всегда голубое, а море всегда ласковое, но даже ты не можешь…

– Ну, хватит!

И на меня надвигается уже не Чарли, а Алек Макдональд. Ему сгодится любой повод, чтобы помахать кулаками,