Шрифт:
Закладка:
– Вы ни на кого не похожи, Лючия. – Сэнди вдруг расхохотался так громко, что я почувствовала, как сотрясается его тело. – Спросите их завтра. Обещаете?
Разумеется, мама и баббо не разрешили мне заниматься рисованием в студии Сэнди. И Сэнди больше не упоминал об этом. Так что мы продолжили наши уроки в кухне на Робьяк-сквер.
Однажды, после долгого вечера в «Куполь», полного поцелуев в самых разных темных уголках, Сэнди прибыл на урок с большим опозданием. Он задыхался от волнения. Как выяснилось, он только что побывал в студии Пита Мондриана. Сэнди говорил так быстро, что я едва успевала его понимать. Слова сталкивались, переливались через край, перемешивались, а он все не мог остановиться, круг за кругом обходя кухонный стол. Он был слишком пьян от возбуждения, чтобы сесть.
– Его студия целиком белая. Почти никакой мебели, только самые необходимые вещи. И их он тоже перекрасил в белый. Никаких украшений. Единственный тюльпан в вазе… и угадайте? Да-да, верно, он и его выкрасил в белый! Только один предмет в студии не белого цвета – его граммофон. Но угадайте снова? Он покрасил его красным. Граммофон! Можете себе представить? – Сэнди на мгновение замолчал, чтобы набрать воздуха в легкие, и продолжил, размахивая руками как безумный и мотая головой от изумления: – Окна студии выходят на две противоположных стороны, так что свет проникает туда и справа и слева, но к той стене, что между ними, он прикрепил огромные прямоугольники картона, выкрашенные в основные цвета. И он передвигает их в зависимости от настроения. Я никогда не видел ничего подобного!
– Он перекрасил тюльпан в белый? Почему же он просто не купил белый тюльпан? – Я потянулась, чтобы погладить его по руке, но Сэнди или не слышал моего вопроса, или не обратил на него внимания… хотя вопрос был довольно дерзкий. Он почти бегал по кухне, так что я даже не могла до него дотронуться.
– Мондриан верит только в цвет и линию – говорит, это самая чистая форма выражения, а все остальное не имеет значения. Но его прямоугольники подарили мне замечательную идею – вещи, зависшие в пространстве, разных форм и цветов. Некоторые движутся, некоторые нет. Я спросил, могу ли я немного поиграть с его прямоугольниками. Подвигать их туда-сюда. – Сэнди описал еще один круг, сжимая и разжимая кулаки.
– И что он ответил?
– Отказал. Наотрез. Сказал, что его работы и так имеют достаточную скорость. А его взгляды на цвет… О! Он использует только черный и белый и иногда красный. Такая у него и студия – все белое, черная ваза и красный граммофон. Ни зеленого, ни розового, ни фиолетового. Он считает, что все эти цвета лишь сбивают с толку и все смазывают.
– Должно быть, он и одевается только в белое? Покрасил ли он волосы в один из основных цветов? – серьезным тоном спросила я, но Сэнди снова меня не услышал. Интересно, подумала я, а со мной ли он вообще разговаривает? И заметит ли, если я потихоньку выйду из кухни?
– Он все время говорил о концепции «как». То есть о сути. Все его работы посвящены «как», или сути расположения, сути объема, сути цвета. Черт подери, как же это вдохновляет!
Сэнди почти поднялся на цыпочки. Я нервно взглянула на открытое окно. Что, если он нечаянно вывалится? Ведь тогда он обязательно разобьется насмерть.
– Может, начнем урок? – предложила я и опять потянулась к его руке, желая про себя, чтобы он отошел от распахнутого окна подальше.
Сэнди с удивлением взглянул на свои карманные часы.
– Нет времени. Мне нужно вернуться в свою студию. Я хочу начать работать над своей идеей уже сегодня днем. Может быть, встретимся в «Куполь» позже? Вечером?
Я кивнула и подумала, что неплохо бы подготовить пару умных вопросов о пространстве и объеме. На всякий случай.
– Как там моя брошь? И серьги? И сюрприз?! – крикнула я уже вслед Сэнди. Но ответа не услышала. Только топот его ног на лестнице.
Тем вечером в «Куполь» было еще оживленнее, чем обычно. Театралы, зашедшие сюда после спектакля, любопытствующие туристы и художники кучками толпились у бара. За столиками восседали вызывающе одетые завсегдатаи и сплетничали. Все окутывало густое облако голубоватого сигаретного дыма. Я быстро нашла Сэнди и нескольких человек из его «банды», как он называл своих приятелей, – Уолдо Пирса, окруженного целой группой девушек с подровненными по последней моде короткими волосами, Айви Трутман (безмятежно-спокойную и весьма привлекательную жену Уолдо) и Жоана Миро. И порадовалась, что прихватила с собой Стеллу для поддержки. В присутствии друзей Сэнди, самоуверенных и нагловатых, я порой слегка робела.
Сэнди принес нам всем по «Джин-физзу», и Уолдо тут же начал приставать ко мне с вопросом, когда же состоится наш частный урок танцев. Девушки вокруг нашли эту шутку ужасно смешной и хихикали без перерыва, но Айви посоветовала мне не обращать ни на кого внимания. На ней было потрясающее платье из оранжевого шелка, расшитое бусинками, дополненное маленькой черной бархатной накидкой, небрежно наброшенной на плечи. Она курила сигареты через оранжевый мундштук и стряхивала пепел прямо на пол, хотя рядом с ней стояла пепельница. Я услужливо пододвинула ее поближе, так что пепельница оказалась прямо у бокала с шампанским, но Айви по-прежнему продолжала обсыпать пеплом паркет.
Сэнди был в состоянии говорить только о студии Пита Мондриана. Он повторил то, что уже рассказывал мне – о перекрашенном белом тюльпане и перекрашенном красном граммофоне, – всем, кто находился вокруг. В первый раз Уолдо и Миро, оба тоже художники, нашли все это очень интересным. Даже Стеллу удивили способности Мондриана к отделке помещений. Забавно, но никто не спросил, а почему в самом деле Мондриан просто не купил белый тюльпан, а у меня не хватило смелости задать этот вопрос самой – я побоялась, что все сочтут меня глупышкой. Когда Сэнди принялся описывать свой день с Мондрианом во второй раз, друзья отказались его слушать, и он начал подходить к незнакомцам, чтобы поделиться впечатлениями о белой студии с ними. Когда стало скучно и им,
