Заголовок утверждал: «В агитационных поездках за Ельцина Валентина Лебедева напивается так, что бродит по отелю без обуви». Далее следовало описание поездки.

В первый день Лебедева отказала во встрече мэру, нахамила журналистам, пообедала с женским криминалитетом и устроила на сцене скандал, прогнав местную поэтессу.

Потом организовала в президентском номере «Волжского утёса» попойку с организаторшами поездки, после которой те, не держась на ногах, сбили в фойе отеля дорогой горшок с цветами и отказались за него платить.

Статьи начинались «со слов местных журналистов», «со слов горничных», «со слов официанток», «со слов сотрудников Дома актера». Газета, конечно же, попала «в коллекцию» отца Дениса.

– Всё понимаю, но зачем ходить в носках? – упрекнул Денис, вернувшись с работы.

– Тебе бы больше понравилось моё воспаление лёгких?

– Противно постоянно быть на виду, – поморщился он.

– Выражаю тебе свои соболезнования, – насупилась Валя.

Они готовили ужин. После первого визита Вали, закончившегося пожаром, совместная готовка стала ритуалом. Дома она к плите не подходила, в пятиметровой кухне это было и непросто вдвоём с матерью.

Не то что у Дениса, где в просторной кухне кооперативной квартиры, купленной его родителями перед рождением Вадика, стояли диван, стеллаж с книгами и можно было жить, как в комнате.

Всё в этой кухне, как и во всей квартире, было «онемечено» бывшей женой. И Валя с замиранием сердца представляла, как войдёт в собственное новое жилище, купленное на свои деньги, и купит собственные кухонные принадлежности.

Но сегодня она была настолько выбита из колеи, что думать о завтрашней передаче про коробку из-под ксерокса не хотелось. Ни с кем не советовалась, не отвечала даже на Катины звонки.

– Ада хочет, чтоб я после выборов сделала ещё одну «бабскую» передачу, – сказала она Денису. – Может, про секс, раз бабы по всей стране изуродованы насилием? Но я не Ханга, боюсь всё испортить.

– Зови историка, например.

– При чём тут историк?

– При том, что славяне считали сексуальность космическим началом, их языческие ритуалы считались символическим оплодотворением земли! Бабы, «вызывая дождь», задирали подолы, показывая небу гениталии, мужики сеяли лён без порток, а потом пары совокуплялись на засеянной пахоте.

– Шутишь?

– Ничуть. Перед венчанием в доме жениха устраивались «скакания»: пляски с оголением гениталий, песни с эротическим подтекстом. Всё это переходило в пьяные оргии. – Когда Денис «лекторствовал», голос его становился ритмичным и то мягким, то жёстким, словно будил и встряхивал дремлющих студентов.

Он терпеливо выпихивал ножом из клеточек немецкой салаторезки застрявшие квадратики огурца и в сочетании с лекционным пафосом выглядел весьма комически.

– Язычники-славяне устраивали купания-оргии. Брачные обряды включали в себя публичное целование и ласки половых органов, что дошло до нас в изобразительном искусстве. Но православная церковь выжигала это калёным железом…

В кухню вошёл Вадик, уселся за стол, взял тарелку, вилку с ножом и стал выстукивать ритм песенки.

– Моя любимая тема «Играй, гормон»! – весело воскликнул Вадик.

– Позову, когда еда будет готова, – покраснела Валя.

– Считаешь Вадика детсадовцем? – спросил Денис.

Вадик изобразил пальцами очки на носу и скопировал манеру Дениса:

– «С приходом православия, уважаемые студенты, греховным стал считаться секс даже между супругами»! За свою недолгую, но яркую жизнь я слушал эту папенькину занудь с каждым новым курсом.

– Ладно врать! Пару раз всего и слышал в экспедициях, – возразил Денис. – Церковь действительно лютовала, заставляла исповедоваться об интимных отношениях. Запрещала занятия любовью в воде, поцелуи тела, а также «влагать перста и уста в места непотребные». За глубокие поцелуи исповедующегося наказывали двенадцатью днями поста, эротические сновидения воспринимались как дьявольское наваждение и требовали покаяния, хотя в монастырях процветал разврат…

– Консерватизм и мракобесие! – паясничал Вадик.

Валя и представить себе не могла, чтоб в возрасте Вадика кто-то из взрослых говорил бы с ней о сексе. Информация от матери исчерпывалась тем, что все мужики сволочи и им только одного и надо.

– Максимальное количество запретов церковь накладывала на женскую сексуальность, даже первый половой контакт идентифицировался для мужчины с гордостью, а для женщины со стыдом. И чем большее отвращение она испытывала к сексу, тем считалась более «доброй женой». Всё, салат готов! Вадик, достань сметану.

Поразило, насколько компактно язык исторической науки в устах Дениса описал историю матери, самой Вали и миллионов других женщин.

– Что же с этим делать? – спросила она так потерянно, что Денис и Вадик рассмеялись.

– Как что? Делать передачу.

Когда легли спать, Валя осторожно сформулировала:

– Помнишь, я говорила слово «Пачамама», что слышала от колдуньи-боливийки? Она объясняла, что когда женщина боится мужчин, она строит вокруг себя стеклянный ящик. Даже в том самом месте у неё стекло, которое не даёт принадлежать мужчине.

– Все сказки мира одинаковы, – зевнул Денис. – «В той норе, во тьме печальной, / Гроб качается хрустальный. / На цепях между столбов. / Не видать ничьих следов…» У нас этот стеклянный ящик разбивает царевич Елисей. Давай спать!

Всю ночь Валя переваривала услышанное. Узнать бы это лет двадцать назад, когда считала, что ценна своей ледяной чистотой. И только теперь, когда возраст разгулял гормоны, а Хесуса разбила стекло, перестала быть «спящей царевной».

Этого уже никогда не случится с матерью, получившей представление о сексе как об изнасиловании и ежедневно подтверждавшей это представление долгие годы замужества. Сцепив зубы, тянула лямку ненависти весь брак.

Валя так и не заснула, ей казалось, что внутри складываются в узор какие-то старые кубики, как умно сказал бы Лев Андронович, объединяются базовые фрагменты личности.

В Останкино приехала подавленной. Прошла сквозь строй обожающих лиц на ступеньках центрального входа, угрюмо дала автографы на протянутых входных билетиках.

Катя встретила её в кабинете Рудольф с неприятной усмешкой:

– Так зазвездилась, что трубку не берёшь?

– Замоталась.

– Я звонила тебе пять раз! – произнесла Катя с нажимом.

– Да мне уже по фигу эта коробка из-под ксерокса. Провалю так провалю.

– Адка тебе вчера звонила?

– Да, когда мы уже спали.

– И что сказала?

– Сказала, что Артёмов теперь дешевле меня берёт за покойничка. До сих пор кажется, будто доски деревенского туалета треснули и я туда ухнула…

– Что ты несёшь? Какой покойничек?

– Которых ведущие отпевают. Артёмов берёт по трёшке, а я, оказывается, по пятёрочке!

– Совсем сбрендила? – Катя протянула папку со сценарием.

– Что-то про тебя спрашивала… Типа звонила ли ты мне?

– Слава богу, хоть ты не ссучилась, – облегченно вздохнула Катя. – Короче, Адка за компом химичила, а её звонком наверх дёрнули. Так неслась, что оставила на экране вторую бухгалтерию, а там – другие наши зарплаты!!! Понимаешь?! И ещё у неё со Смитихой совместное русско-американское предприятие, где сворованные у нас деньги крутятся, чтобы лечь под шведов!