Судя по всему, пока горшок лежал зарытым, внутрь набилась сырая почва и успела слежаться. На внутренней стороне глиняных стенок осталась линия, которая чётко показывала, до которого уровня кубышка была заполнена ценным содержимым. Эта линия, нарисованная самой природой, лучше любых свидетелей подтверждала, что сейчас в кубышке примерно столько же золота, сколько было, когда выкапывали.

"Наверняка, оборванцы всё-таки утаили пару-тройку монет, - подумал Влад, но ему не хотелось доискиваться. - Пусть доискивается жупан Утмеш, если хочет, а я не стану", - решил он, чувствуя, что должен проявить мягкость и уравновесить то жёсткое решение, которое принял недавно, когда велел отрезать язык крестьянину-острослову.

Желание уравновесить недавний приговор милостью возникло не только из-за попустительства дракона. Оно возникло и под влиянием Войки, который, глядя через плечо государю, тоже рассматривал кубышку.

- Занятная находка, - сказал ему Влад, достал одну из монет и пригляделся. На монете был изображён коронованный человек в полный рост. Человек стоял, уверенно поставив ноги шире плеч, и держал в правой руке скипетр, а в левой - золотой шар с крестиком, обычно именуемый "державное яблоко".

Это кое-что значило, ведь большинство румынских государей проходили церемонию помазания, обходясь без яблока - лишь короной и скипетром - а вот дед Влада, великий Мирча, при помазании получил все три атрибута власти.

Словно подтверждая это, рядом с человеком, изображённым на монете, виднелись буквы "МИ" - буквы длинной надписи, которая должна была идти по краю монеты, но пропечаталась плохо. Впрочем, даже таких неполных подсказок хватало, чтобы догадаться. "МИ" означало "МИРЧА". Дедова тень напомнила о себе неожиданно и громко. Она будто стояла рядом с Владом и говорила: "Поступи так, чтобы твой поступок стал хорошим примером", - а вот дракону казалось всё равно, как поступит хозяин. Наигравшись, тварь сидела на дороге возле ног княжеского коня и нетерпеливо била по земле хвостом, ожидая окончания судейства и продолжения путешествия.

- Сколько монет, вы сказали, лежит в этом горшке? - обратился Влад к цыганам.

- Восемь раз по десять и ещё семь, - ответил цыган с ушибленным боком.

Влад обернулся к слуге, у которого хранился княжеский дорожный кошелёк.

- Казначей, иди сюда. Пересчитай.

"Казначей" спешился, с поклоном принял из государевых рук кубышку, затем взял у одного из цыган плащ, расстелил эту серую дерюгу на дороге, высыпал золото на плащ, опустился рядом на корточки и принялся считать, раскладывая монеты рядками по десять, чтоб все видели. Получилось восемь полных рядов и один неполный.

Тогда Влад повернулся к цыганам:

- Вы двое, ответьте... По вашему мнению, сколько из этого клада я должен забрать себе?

Те оценивающе посмотрели на князя, перекинулись тремя-четырьмя фразами на своём наречии и, наконец, ответили:

- Тебе положена по меньшей мере половина, великий государь. Потому что ты над всей Румынской Землёй господин, и имеешь право на всё клады, которые эта земля хранит.

- Хорошо, - одобрительно кивнул Влад. - А сколько полагается вам?

Цыгане во второй раз посовещались, но цену самим себе назначили гораздо быстрее:

- Великий государь, - сказал цыган с ушибленным боком, - нам со сватом хватит нескольких монет на каждого.

Сколько бы эти оборванцы ни получили, всё равно посчитали бы себя разбогатевшими. Даже один золотой не показался бы им пустяком, ведь в Румынии с каждого женатого цыгана взимался оброк в пользу хозяина, а размер этого ежегодного оброка равнялся примерно одному золотому. Кроме того, цыгане, живущие осёдло, должны были платить десятину в пользу церкви. Вот и получалось, что для оборванцев, представших сейчас перед князем, выпросить даже по четыре-пять золотых на брата значило то же самое, что выхлопотать себе освобождение от всех оброков и платежей на два года.

- Разделим золото следующим образом, - произнёс Влад, - я, как государь, возьму себе две трети от этого клада. Восемьдесят семь как раз делится на три, и получается, что моя доля - пятьдесят восемь золотых, но восемь я сразу отдаю вам, оборванцы. Восемь золотых это мелочь, которую государю не пристало считать. Государи считают золото десятками, сотнями и тысячами. А считать по одной монете - урон для государевой чести.

Цыгане удивились, но спорить не стали. Лишь пожали плечами. Правители ведь - люди богатые. А кто их знает, этих богачей, как они считают золото.

Влад сделал знак своему "казначею" разделить монеты, лежащие рядками на дерюжном плаще, и, взглянув на результат, продолжал:

- Получается, что жупану Утмешу положено двадцать девять золотых, вам - восемь, а мне остаётся пятьдесят... Но здесь опять получается урон для моей части. Доля жупана должна составлять половину от моей доли, а двадцать девять золотых по сравнению с моими пятьюдесятью это больше, чем половина. Так не пойдёт, и чтобы исправить это, от доли жупана Утмеша я отделяю четыре золотых и тоже передаю вам.

Цыгане снова удивились, но и в этот раз не стали спорить. Они мысленно прибавили четыре к восьми, но вдруг Влад спохватился:

- Погодите... А ведь я ошибся. Ведь жупан Утмеш - обычный жупан. Вот если бы я делил золото с великим жупаном, тогда мне было бы положено две трети. А раз я делю с обычным жупаном, мне положено три четверти.

"Казначей" перекладывавший деньги на плаще, собрался было сдвинуть их в одну кучу, но правитель остановил:

- Нет. Мы будем пересчитывать не всё. Двенадцать золотых оставь, как есть, - не дожидаясь вопросов, Влад пояснил. - Государево слово всегда твёрдое. Если государь говорит "я отдаю", то не может взять назад подаренное. Государь забирает дары обратно, только если получатель в чём-то провинился. Сейчас не тот случай. Я считал сам, и в расчётах ошибся сам, поэтому двенадцать золотых теперь не подлежат дележу.

Произведя в уме новые вычисления, государь изрёк:

- Всего для дележа осталось семьдесят пять золотых, но семьдесят пять не делится на четыре без остатка. Ближайшее подходящее для дележа число это семьдесят два, так что три лишних золотых я опять отдаю вам, оборванцы, - он посмотрел на цыган.

Ещё раз прикинув что-то в уме, Влад продолжил:

- Теперь получается, что жупану Утмешу положено восемнадцать золотых, а мне - пятьдесят четыре, но