Последовало долгое молчание, полное горестных чувств.

– Ты больше никогда его не увидишь. – В хриплом голосе мамы слышалась лютая ненависть.

Бри сглотнула, коснулась холодного личика брата, и из ее глаз потекли слезы. Ее охватило горе; только теперь, после этих слов мамы, она до конца осмыслила, что есть смерть. Она больше никогда не увидит Монти. Никогда не услышит его смех. Никогда не ощутит досады от того, что он схватил ее за волосы, пытаясь встать.

– Но… Что… Я оставил его здесь, на столе. – В голосе Отца звучало смятение. – Мне надо похоронить его как должно – после того, как я разберусь с остальными. – Он горько зарыдал.

Послышалось царапанье ножек отодвигаемого стула, затем легкие шаги.

– Ты больше не дотронешься до моих дочерей! – вскричала мама. – И не дотронешься до меня. Это ты виноват в том, что Монти умер. В этом виноват ты, Джордж!

– Убирайся, женщина. Я ничего не делал. Это все маленькая сучка Бри. – Последовало разъяренное молчание, затем Отец злобно произнес: – Твоя драгоценная Бри унесла моего мальчика, и когда я доберусь до нее… До нее и до остальных. – Он засмеялся пьяным, почти безумным смехом. – До твоих цветочков, Элинор. Всех твоих цветочков. – Его смех стих, и он опять зарыдал.

Глаза Инжирки наполнились слезами.

– Он нас убьет?

– Нет. Нам ничего не грозит, честное слово. Агнес, Виола и Рози спрятались в своем тайном месте. У них хорошее место… Лучше нашего, – нехотя добавила Бри, стуча зубами и с огромным трудом выполняя обещание, которое она дала Агнес. Она больше не чувствовала своих ступней. – Мама знает, что они прячутся. Я выпущу их, когда опасность минует.

– А Мэдди?

– Она находится в своей комнате. С ней все в порядке… Тс-с-с!

Две девочки – одна в бадье, другая в ледяной воде – подняли головы, глядя на фиолетовое небо, и прислушались.

– Я всегда их ненавидел, – хрипло проговорил Отец. – Всех этих девок. Шесть девок на одного мальчика. Что-то с тобой не так, Элинор. Ты паршивая жена, раз навязала мне всех этих девок. А теперь Монти умер.

– Да, он умер. – Мама судорожно вздохнула, замолчала, затем сказала: – Но я не позволю тебе причинить вред моим девочкам. Ты и так слишком долго загрязнял мой дом. – Ее голос был спокоен, сдержан. Бри представила себе, как она стоит, напряженная и прямая, как это бывало с ней всегда, когда ей приходилось иметь дело с опасностью. – Мне следовало выгнать тебя сразу, когда умер мой отец.

Послышался тихий свирепый смешок.

– Твой отец? Он был дьяволом, а ты его отродье! Я заплатил ему, заимев всех этих клятых дочерей и взяв в жены ведьму. Этот дом принадлежит мне.

– Нет. Теперь, когда Монти умер, ты ни на что не можешь претендовать.

Послышался безумный смех. И Бри подумала, что Отец точно сошел с ума, когда Он заорал:

– Тогда ты родишь мне еще одного сына, Элинор!

– Нет! Я больше никогда не позволю тебе дотронуться до меня.

– Я буду делать что хочу! Ты родишь мне еще одного сына, а потом еще. – Его голос понизился до злобного шепота. – Туэйт-мэнор принадлежит мне! Я заключил сделку с дьяволом и, если это будет необходимо, заберу свое силой.

Из кухни донесся грохот, и Бри и Инжирка содрогнулись и в ужасе прижались друг к другу.

Мама. Долгий ужасающий вопль. Шум борьбы. Звук рвущейся ткани. Пыхтение. Стук захлопнутой двери. Легкие шаги, убегающие вглубь дома.

– Элинор! – невнятно завопил Он. Скрип дерева под тяжестью. Хриплые рыдания… Затем тишина.

– Может, теперь мы можем подняться? – сказала Инжирка после долгой паузы.

– Нет. Мы подождем, пока Он не уснет. – Бри не хотела покидать колодец. В нем безопасно, хотя бы на время.

Текли минуты, превращаясь в часы. Из дома доносились едва различимые звуки. Пару раз Отец вышел во двор, ревя, хохоча или рыдая, хрипло, как человек, который плакал или кричал слишком долго.

– Не шевелись и не шуми, Инжирка… Ни звука, – шептала Бри всякий раз, когда Фрэнсин вздрагивала и опасливо поднимала лицо, глядя на звезды, которые медленно двигались с запада на восток.

Бри продолжала держаться за бадью, чувствуя судороги в ногах; затем судороги сменились онемением, почти приятным, так что она уже не чувствовала своих ног. У нее закружилась голова, затем ее начало клонить в сон.

Моргая, она всякий раз смотрела вверх, туда, где виднелась ветка дуба.

Всю ночь, когда глаза Фрэнсин начинали закрываться, когда ее руки, сжимающие цепь, начинали слабеть, Бри шептала:

– Не шевелись, Инжирка, не шуми… Я здесь, с тобой.

Даже когда ее собственные руки, обхватывавшие бадью, ослабели и тело погрузилось еще глубже в воду, она продолжала шептать, шептать, шептать…

– Не шевелись, Инжирка, не шуми. Я никогда тебя не покину…

Фрэнсин больше не могла видеть Бри, но она могла слышать ее…

– Не шевелись, не шуми… Ни звука…

Глава 25

Это была самая долгая ночь в короткой жизни Фрэнсин.

Объятия Бри ослабели, ее руки были холодны как лед. Монти был так же холоден, холоден и тяжел. И все это время Фрэнсин продолжала сидеть в бадье, изо всех сил стараясь не заснуть и дрожа от ужасной сырости.

Она не могла понять, сколько времени прошло. Ей казалось, что колодец – это маленькая пещера, а звезды над головой – кончики сталактитов.

Она уже много часов сидела в молчании; ночь была совершенно тиха, и все звуки разносились далеко-далеко.

Фрэнсин вздрогнула, подумав, что она, должно быть, заснула. До нее доносились приглушенные звуки. Хлопали дверки шкафов, затем послышалось глухое буханье, как будто кто-то волочил что-то по ступенькам.

– Где ты была? – невнятно пробормотал отец. Послышался звон бутылки, ударившейся о стакан. Он опять пил.

– Я собрала твою сумку. – Мама. Ее голос звучал по-другому; это был не тот мягкий голос, к которому привыкла Фрэнсин. Как будто мама превратилась в совершенно другую женщину. Жесткую и холодную.

– Зачем?

– Затем, что ты уйдешь отсюда.

– Что? Нет!

– Ты уберешься отсюда, Джордж, – голос мамы сочился презрением. – Когда ты уйдешь, я позвоню в полицию и скажу им, что это ты убил Монти.

– Говорю тебе, это сделала твоя сучка! Моего Монти убила Бри!

– Бри не делала ничего подобного. Это был ты, и так я и скажу полиции, когда вызову их.

– Ты думаешь, я дурак? – огрызнулся отец. Он тщился командовать, его голос окреп, и в нем зазвучали хитрые нотки. – Ты пытаешься вертеть мной. Ты всегда была коварной сукой.