Ее губы сложились в печальную улыбку.

– Я боялась, что мне попадет из-за того, что я так поздно не ложилась спать. Мне было так страшно… Мы потихоньку зашли в дом. Думаю, даже тогда я все еще ожидала, что увижу в главной гостиной нашего отца. Но я была слишком испугана, чтобы проверять, там он или нет. – Она посмотрела на дом, казалось, съежившийся под тяжестью ночи и воспоминаний. – Мэдди хныкала. Я поднялась на второй этаж, подумав, что мама находится там, вместе с ней… Тогда и услышала звуки лопаты, копающей землю. Я подумала, что мама работает в саду. Она делала это, копалась в саду, когда хотела. И ей было все равно, сколько сейчас времени.

Фрэнсин подошла к кладбищу Туэйтов и открыла его калитку, не испытывая своего всегдашнего страха.

– В моей голове все перепуталось. Я увидела, что мама копает землю на кладбище, и подумала, что она копает могилы Бри и Монти, но это было не так – ведь они уже были похоронены. Она копала на другой стороне.

Фрэнсин прошла мимо могил Туэйтов, похороненных здесь в глубине веков, пока не добралась до захоронений Викторианской эпохи.

– Здесь, – сказала она, показав на безымянную могилу, обсаженную растениями, олицетворяющими ненависть. – Здесь мама и похоронила моего отца. – Фрэнсин смотрела на цветы, черные, синие, белые и оранжевые. – Должно быть, она действительно ненавидела его, – прошептала она. – Мама оставила послание, адресованное моему отцу.

Она провела рукой по синим соцветиям волкобоя.

– Я ненавижу тебя… – произнесла она, прежде чем ее взгляд упал на лобелию, которая чуть не задушила оранжевые лилии, – ненавижу за твои высокомерие и злобу… – Куст черных роз на конце могилы. – Я убила тебя… за твое предательство. – Ее ладонь лежала на черных георгинах. На другом конце могилы цвел луноцвет. – Я цвету в темные времена, – слышалось над плетьми гельземия. – Без тебя… – Она посмотрела на синие ирисы. – У меня есть надежда.

Со сдавленным горлом, хотя у нее уже не осталось слез, Фрэнсин смотрела на цветочное послание, которое мать оставила мужу. Вся эта ненависть и весь этот гнев тлели на кладбище, несмотря на все эти годы, словно рана, которая без прижигания продолжала все сочиться и сочиться гноем.

– Я не виню ее в том, что она убила его, – сказал Констейбл. – Ничего этого бы не произошло, если б вы не жили в постоянном страхе перед отцом. Это он создал атмосферу ненависти и ужаса, которая непременно должна была разрешиться трагедией.

Фрэнсин кивнула, все так же не в силах понять, как добрая, мягкая женщина, которую она помнила, была способна хладнокровно кого-то убить.

Тодд ошибочно принял молчание Фрэнсин за стыд из-за того, что сделала мать.

– Не судите мать. Из-за него она потеряла пятерых детей, и ей надо было защитить вас и Мэдлин. Ей пришлось его убить, иначе она никогда не смогла бы избавиться от него. Я бы убил его и за куда меньшее, если б мне надо было защитить моих детей.

Фрэнсин и не хотела судить мать. Напротив, она испытывала сострадание, вспоминая дни после того, как Элинор похоронила мужа, думая о том, как та носилась по всему дому, заглядывая во все углы. Оглядываясь на прошлое, она понимала, что мать догадывалась, что девочки спрятались где-то в доме. Но мама наверняка очень быстро поняла, что они умерли, потому что иначе они откликнулись бы, если б услышали, как она зовет их. Она пыталась найти их тела… Но, несмотря на эти ее поиски, мама избавилась от всего того, что напоминало ей об отце Фрэнсин и о ее затерянных в доме дочерях. От них не осталось ничего, ни единой фотографии, ни единой игрушки. Все эти вещи были сожжены во дворе. Получился огромный погребальный костер, ставший золой печальных воспоминаний.

Мама не могла никому сказать правду, сообщить, что Джордж не забирал с собой девочек, не могла никого попросить помочь ей отыскать тела ее дочерей – ведь это привлекло бы внимание к усадьбе и привело бы к раскрытию ее собственного преступления.

Фрэнсин всхлипнула, полная сочувствия к маме, которая была вынуждена до конца своих дней жить, зная, что тела ее маленьких дочерей лежат где-то внутри дома. Пожалуй, слишком жестокое наказание за то преступление, которое она совершила.

Фрэнсин терзали невыносимые мысли, по ее спине пробежал холодок. Она посмотрела на дом, чувствуя, что от любви к нему у нее щемит сердце. В каждом перекрестье темных лучей, падающих на его белые стены, читалась история, и в нем было столько печали не только по самой Фрэнсин, но и по всем тем, кто жил и умер в этом доме… Но даже на расстоянии она чувствовала, что от его хаотического силуэта, вырисовывающегося на фоне ночного неба, исходит что-то такое, что говорит о переменах. Об уменьшении напряжения в его фахверковых стенах, о бодрости, чувствующейся в очертаниях его дымовых труб, об облегчении, читающемся в его перегородчатых окнах, как будто старое здание пятьдесят лет задерживало дыхание, храня свои мрачные секреты, и только теперь смогло свободно дышать, потому что они наконец выходят наружу.

Фрэнсин вдруг осознала, что Констейбл держит ее за руку. Внезапно по лесу Лоунхау пробежал неистовый шелест, похожий на причитание; затем он мало-помалу затих, превратившись в безмолвие, заполнившее собою сад.

Давящее молчание пронзил истошный вой, когда из леса вырвался свирепый порыв ветра и понесся в сторону дома. Но нет, это был не ветер, а огромная тень. Она двигалась быстро и будто заслоняла собой звезды. Слышался пронзительный визгливый звук, похожий на шум ветра перед бурей.

И все это обрушилось на Фрэнсин и Констейбла.

– Он здесь, – выдохнула она. – Джордж здесь.

– Где? – спросил Тодд, ошалело крутя головой.

– Вокруг нас. – Видя, что тень распространяется, Фрэнсин поняла, что именно этого она и ожидала. Она не была уверена, что Джордж Туэйт проявит себя, но призраки всегда возвращаются на место своей смерти, а Джордж Туэйт умер в Туэйт-мэнор.

Тень пронзил вопль. Отчаянный вопль.

– Мэдди! – закричала Фрэнсин и бросилась бежать к дому, а Констейбл помчался за ней.

В доме раздался грохот, за которым последовало буханье, звучавшее, пока она и Констейбл бежали по двору и вбегали на кухню.

– Эти звуки доносятся с откуда-то с верхних этажей, – сказал Тодд.

Они вбежали в вестибюль и в ужасе застыли, глядя, как тень течет по обшитым панелями стенам лестничного колодца, затем переливается