–Меня всё это не интересует, Мэтт! И я не собираюсь выискивать оправдания ему и уж тем более прощать!

–Я в этом и не сомневался. Хотя, честно говоря, немного удивлён, что именно ты смотришь на эту ситуацию лишь под одним углом. Разве не помнишь, как Лана застукала тебя с Алексом? Всё ведь указывало на то, что ты обманула её, но на деле это было не так.

–Это совсем другое.

–Другое? И в чём разница?

–В том, что Алекс ещё ничего не успел со мной сделать, а папа… Он трахал ту девку. Трахал, понимаешь? И из-за него умерла моя сестра! Этого не изменить! И такое не простить!

–Но твоя мама простила же.

–Потому что она любит его!

–Нет. Потому что она выслушала его, в отличие от тебя. И скорее всего, поняла, что там случилось на самом деле.

–Я собственными глазами видела, что там происходило! Своими, мать их, глазами, Мэтт! А затем наблюдала, как мама истекает кровью и теряет ребёнка. Как она кричит и плачет, а после выкидыша больше года живёт, точно бездушный овощ! Ты можешь говорить мне всё что угодно о моём отце, но я ни за что не прощу его! Не после этого!

–Вот именно поэтому я ничего и не говорил. Ведь знал, что ты останешься при своём мнении. И я понимаю тебя и не пытаюсь достучаться. Почему же и ты не можешь успокоиться и прекратить заводить тему, в которой нечего обсуждать? Я всё для себя уже давно решил.

–Наши с тобой ситуации тоже совсем разные. Моё игнорирование отца никак не мешает моим планам на будущее, а ты собираешься всю жизнь посвятить тому, что тебе неинтересно. Поэтому я и не могу успокоиться. И не прекращу заводить тему о твоей карьере, пока мне не удастся донести до тебя, что нельзя жить чужой мечтой. Нельзя!

–Можно, если дал человеку обещание.

–Но этого человека больше нет, Мэтт! Как же ты не поймёшь, что твой папа не увидит, как ты бессмысленно жертвуешь своей жизнью, выполняя данное ему обещание. Он мёртв! А мёртвым всё равно! Они ничего не видят, не слышат и не чувствуют!– эти громкие фразы рассекают воздух, и меня вместе с ним, доводя до точки кипения.

Веро́ника прикрывает рот руками, явно желая вернуть назад брошенные в сердцах слова. Но поздно. Они уже ударили по мне. Под рёбрами вдруг что-то скручивается, возгорается, острыми ножами раздирает плоть, пока я вновь вспоминаю, как сидел у больничной койки и смотрел на отца. На то, как он умирает. На то, как не хочет этого, борется из последних сил, но смерть всё равно безжалостно охватывает его слабое тело, а родные глаза стекленеют.

Содрогаюсь от душевной агонии и в этот раз не могу с ней совладать.

Секунда – и мой кулак со всей силы впечатывается в кухонный шкаф, пролетев всего в нескольких сантиметрах от головы Веро́ники.

Слышу её испуганный вскрик, вижу страх во взгляде и капли крови на руке, но ничего не чувствую. Ни физической боли, ни желания перед ней извиниться за то, что напугал. Наоборот, я жажду ударить ещё несколько раз по уцелевшей дверце, чтобы проломить в ней дыру, а затем разнести всю кухню к чертям собачим, попутно заехав и Веро́нике – за то, что опять надавила на больное место.

Но я ни за что себя не прощу, если хоть раз подниму на неё руку. Она не виновата в моих проблемах. Она виновата лишь в том, что отказывается понять меня.

Чувствуя, что если не свалю сейчас же из квартиры, то наш бурный разговор закончится чем-то более печальным, чем мои разбитые костяшки, я вылетаю из кухни.

–Мэтт, подожди, я не хотела…

Чего она там не хотела, мне уже не удаётся расслышать. Громкий хлопок входной двери полностью приглушает её сожалеющий голос.

Не дождавшись лифта, бегом миную десятки лестничных пролётов и выбираюсь на улицу. Февральский ветер хлёсткими пощёчинами бьёт по лицу, но ни черта не отрезвляет и не приносит облегчения. Залетаю в «Импалу», завожу двигатель и срываюсь с места. Рёв мотора и скорость обычно действуют на меня успокаивающе, но в этот раз злость с болью усиливаются пропорционально увеличению цифр на спидометре. И это неудивительно. Ведь как таковой нормальной скорости мне в городе никак не набрать. Мне нужно больше. Быстрее. Так, чтобы адреналин полетел по венам, а мир за окнами превратился в размытое пятно. И он наконец размывается, как только я выезжаю на пригородную трассу.

Педаль в пол, окна полностью открыты. И теперь холодный ветер кажется леденящим. Он до боли жжёт кожу лица, пробирается в лёгкие морозным облаком. Тяжёлый вдох, выдох. Словно лёд глотаю, в надежде остудить клокочущую внутри меня огненную бурю, но сука… Всё ещё недостаточно больно физически, чтобы суметь переключиться.

Ну какого хера она опять заговорила об этом? Что ей неймётся всё время? Почему не может принять моё решение, так же, как сделал это я? Разве так сложно понять, что мне неважно – умер отец или нет. Я хочу исполнить его мечту. Хочу, чтобы он мной гордился. Хочу выполнить данное ему обещание. И мне плевать, что он об этом не узнает. Это буду знать я – и этого уже достаточно.

Чёрт!

И ведь несмотря на это, я и от других своих слов отказываться не собираюсь. Я не откажусь от Веро́ники, даже если она переедет на другой конец света или на соседнюю планету. Не хочу и не смогу. Буду летать к ней каждый выходные и в любую свободную минуту. Да и она будет возвращаться в родной город для встречи с семьёй. У нас всё будет в порядке. Мы не расстанемся. Никакие километры нас не разделят! Главное – иметь желание сохранить нашу связь, которую мы совсем недавно обрели и укрепили, а оно у меня есть. И оно не менее сильное, чем обещание, данное мной папе.

Не знаю, как долго я ещё варюсь в потоке мыслей и еду, сжимая руль до побелевших костяшек и глядя в тёмную даль, но почти умудряюсь доехать до соседнего города. Лишь миновав знак «До Рокфорда – 25 миль», решаю притормозить и съехать на обочину.

Выбираюсь из машины в одной рубашке. Вокруг лес, темнота, с неба падает мелкий полудождь-полуснег. Свежий запах хвои забирается в ноздри. Приземляюсь задницей на капот и сижу так до тех пор, пока холод не сковывает меня настолько, что всё тело начинает болеть от переохлаждения и зуб на зуб не попадает.

Вот… Так-то лучше. Так легче. Физическая боль – ничто по сравнению с душевной. Её я могу терпеть вечно. И я бы терпел хоть до самого утра, если бы снегопад не начал стремительно увеличивать обороты.

Быть зарытым в снегу вместе с машиной между городами посреди леса – перспектива не очень, поэтому я заставляю себя собраться и сесть в салон, чтобы вернуться обратно домой. Главную задачу я всё равно выполнил – успокоился. И надеюсь, что Веро́ника тоже успела это сделать и не станет больше заводить болезненный, ни к чему не ведущий разговор. По крайней мере, сегодня.

К счастью, мои надежды оправдываются. К несчастью, лишь потому что войдя в квартиру, понимаю, что Веро́ники в ней нет.

И куда она попёрлась вечером одна? Да ещё в такую погоду? Мы же договаривались, что с заходом солнца она в одиночестве никуда выходит.