Шрифт:
Закладка:
В с е.
«Бочонок, дубина, цепи,
Бусы, мужлан, дупло,
Угли, гвоздь, опахало,
Икона, мотыга, канал,
Нива, путы, прицел,
Отребье, пюре, Сербия…».
Бора кричит на них, и песня обрывается. В с е тихо уходят.
Б о р а (остается один). Стойте!
Входит С е л и м и р, с ним — М и л о е в качестве следователя и Г о ц а в качестве машинистки.
С е л и м и р. Остановились.
Б о р а. Кто идет?
С е л и м и р. Хоровод, коло.
Б о р а. Коло — три шага вперед, два на месте. Музыка, стоп!
С е л и м и р (подходит к нему с мрачным видом). Пароль: «Корабль сел на мель!»
Б о р а. Ответ: «Зачем человек рождается, если Он должен умереть!»
С е л и м и р. Ну вот, товарищ Бора, дальше ехать некуда.
Б о р а. Как говорится, до ста одного очка и обратно. Сейчас будем вести обратный счет.
С е л и м и р. А это товарищ Милое из отделения милиции.
Б о р а. Знаю.
С е л и м и р. А есть ли что-нибудь на свете, чего бы ты не знал?
Б о р а. Есть. Не знаю, когда умру.
С е л и м и р. И ты, конечно, хочешь, чтобы тебе сказали!
Б о р а. Только не нажимайте и вы на меня, чтобы потом не оказалось, что я не придерживался директив!
Гоца ставит машинку на стол, Милое занимает свое место. Появляются в с е у ч а с т н и к и спектакля, одетые в строгие парадные костюмы; они пришли, чтобы присутствовать на суде.
С е л и м и р (тихо). Меня как можно больше выгораживай, чтобы хоть кто-то остался, тогда мы выпутаемся! Я тебя не забуду… И пусть тебя не сбивает с толку то, что я буду громче всех кричать… так всегда делается… (Кричит.) Непримиримо…
Б о р а (забивается в угол, замечает Гоцу). Здравствуй, Гоца!
Гоца не реагирует.
Разве ты меня не помнишь, Гоца?
Г о ц а. Перестаньте городить чепуху! (Дает ему знак, чтобы он молчал.)
Б о р а. Как это ты меня не помнишь? Вспомни, ты приходила ко мне в кооператив полгода назад, просила принять тебя на работу… Я — Бора, председатель! Я тебя начал было обхаживать и не сразу установил, что ты беременна… С твоим зятем Витой мы ладили, он был при мне кадровиком. Но вовремя выкрутился!
Г о ц а. Может быть, но я не помню.
Б о р а. Да вспомни же ты! Я — Бора! Председатель кооператива!
Г о ц а (тихо). Извините, но нам, служащим, не полагается вести разговоры с подсудимым, не имеющие отношения к делу. (Громко.) Замолчите.
Б о р а (смотрит на Милое). Милое, да ведь это ты, мы же давно знаем друг друга!
М и л о е (делает вид, что не расслышал). Так значит, вы… такой-то и такой-то… Бора?
Б о р а. Я страдаю от избытка доброты, все добиваюсь какой-то правды для других, вместо того чтобы заботиться о себе.
Гоца печатает.
М и л о е. Да сядьте же. (Предлагает ему, как обвиняемому, стул.) Садитесь.
Бора садится. Пауза.
Б о р а. До каких пор, товарищ, я буду здесь сидеть?
М и л о е. Все зависит от вас, только от вас.
Б о р а. Я здесь баклуши бью, а на свободе мог бы еще принести пользу… А тут я опять на шее у государства.
Гоца печатает.
М и л о е. Продолжайте, продолжайте. Мы вас слушаем.
Б о р а. Я считаю, что и без того дорого обошелся государству. Зачем опять-таки предоставлять мне бесплатную квартиру и бесплатное питание?
Гоца печатает.
М и л о е. На чем мы остановились, товарищ Гордана?
Г о ц а. Мы подошли к вопросу о снятии с работы, товарищ Милое.
М и л о е. Верно?
Б о р а. Я не помню. Не знаю. Возможно… В какой-то мере. Частично. Что-то запамятовал. Напомните мне относительно… Не могу твердо сказать ни «да», ни «нет». Как вы скажете…
М и л о е. А что вам говорили, когда вас снимали с работы? И что вы сказали?
Б о р а. Да… ну… так… как-то… В один прекрасный день… Не помню, была ли то пятница или четверг.
М и л о е. Это не важно. Все малозначащее опустите.
Б о р а. Пригласили меня и говорят: «Товарищ Бора, ты не добился тех результатов, которых мы ожидали от тебя…»
М и л о е. А как вы считаете: добились вы или не добились? Да или нет?
Б о р а. Я полагаю, что нет, и я готов в любой момент самокритично отхлестать себя за свои недостатки!
М и л о е. А как вы можете оправдать те сто сорок семь миллионов, которые канули в мутную воду?
Б о р а. Этого я и сам не знаю… Сейчас все это суммировано, а ведь эта цифра складывалась постепенно, и нельзя было ее заметить, бросив взгляд на циферблат…
М и л о е. Так вы говорите, что дела шли во многом без вашего ведения, как вы утверждаете?
Б о р а. На меня взвалили, товарищ, больше, чем я мог поднять.
М и л о е. Но ведь могли бы и вы сами вовремя остановиться и задуматься, какой ущерб вы наносите…
Б о р а. Да, я был слеп и глух, признаюсь… Простите мне хотя бы половину. Вывалялся я тут в дерьме с головы до ног! Сто сорок семь миллионов пропустил за короткое время через свои руки, а толку — чуть. Потому что у меня пальцы какие-то… растопыренные! Я человек легкой руки, только пускаю все по ветру! Когда у меня есть деньги, я их разбазариваю направо и налево. Я не умею экономить на малых суммах. Конечно, надо было сигнализировать раньше.
М и л о е. И будьте добры сказать нам: чем же все кончилось?
Гоца печатает.
Б о р а. Расстались мы самым лучшим образом, я не думаю, что я оставил плохую память о себе у товарищей. Но разве мне самому легко — ведь у меня не было условий для роста. Ведь я воевал!
М и л о е. Давайте не будем здесь врать — вы отсыпались под одеялом во время войны. Прошлое у вас темное. Ведь так? Можете только кивнуть головой — этого будет достаточно.
Бора кивает.
Г о ц а. А что я должна писать?
М и л о е. «Обвиняемому было поставлено на вид».
Гоца печатает.
Так что же было потом, когда вас отстранили от работы?
Б о р а. Я понял, что, в конце концов, у меня золотые руки… и что лучше всего мне вернуться к своему портняжному ремеслу.
М и л о е. Вы так и сделали, не правда ли?
Б о р а. Да. Швейная машинка у меня была, выкройки — тоже, причем такие, какие мало у кого были во всем городе. А число клиентов росло изо дня в день, среди них появлялось все больше и больше руководящих лиц, которые хотели сшить себе что-нибудь пошикарнее и поэлегантнее… По своему карману.
Гоца печатает.
М и л о е. Ну и как вы справлялись?
Б о р а. Как сказать, как сказать. Знаете, поднатужился, да так, что и свою жилищную проблему
