пожениться. Взяв с собой брата Демьяна и подругу Марины с младшим братом, они впятером отправляются вместе с ними пешком в Киев, отделившись от остальных членов общины. По пути идиллия внезапно обрывается: в небе показываются немецкие самолеты и начинается бомбежка. Хотя сами участники группы и остаются целыми и невредимыми (пусть и потрясенными), ранен ребенок, которого они повстречали в пути, – и затем он умирает у них на глазах. Сразу после этого зрителя снова переносят в «Северную звезду» – там во время авианалета погибает младшая сестра Марины. Мать (Энн Хардинг) сжимает мертвую девочку в объятьях, в ее глазах читается ярость. Позже героиня, которую играет Хардинг, выносит зверские пытки (нацисты-оккупанты ломают ей ногу и руку), но не выдает местонахождение односельчан, которые скрываются в лесах и планируют нападение на немцев. В другой сцене показано, как она и другие женщины поджигают свои дома, чтобы ничего не досталось нацистам, – как действительно часто делалось в рамках сталинской политики «выжженной земли».

Из-за смелости и стойкости советских юношей и девушек фильм получился скорее обнадеживающим, чем трагическим. Хеллман было очень трудно соблюсти нужное равновесие. Отчасти ее недовольство получившимся в итоге фильмом объяснялось недостатками его визуального строя и музыкальных номеров. Как отмечает Дэн Георгакас в своем критическом обзоре изменений, внесенных в изначальный замысел Хеллман, «самый сокрушительный удар по концепции Хеллман нанесло представление Голдвина о том, что расположения американской публики к русским следует добиваться при помощи музыки». В самом деле, «эти песни, пляски и разговоры отнимают чуть ли не треть фильма. Простоватые крестьяне – чистые умом, телом и духом – резвятся в скучных восточноевропейских декорациях, будто очередные канзасские фермеры-кукурузники. Они любят свою землю, своих детей, жен (мужей) и свою родную деревню так, как и положено крестьянам». Сама Хеллман называла отснятый фильм «затянутой оперой-буфф, где действуют не настоящие, живые крестьяне, а персонажи музыкальной комедии – без единой мысли или заботы»[619].

Однако в самом сценарии Хеллман прямо указывалось на присутствие музыки, хотя, очевидно, она представляла себе музыкальный фон совершенно не таким, каким он в итоге получился. Исполняемые под балалайку песни Аарона Копленда на слова Айры Гершвина придают многим сценам фильма простонародный колорит. В одном эпизоде показано сельское празднество – там есть и «обильные угощения, и фальшивые русские частушки с их добродушным подтруниванием над присутствующими, и постановочные пляски: девушки кокетливо машут платочками, а пареньки, подпрыгивая, изображают казачий танец вприсядку». Однако в самом сценарии указывалось, что в одной из первых сцен, в школе, дети поют хором «Интернационал»[620],[621].

Хеллман хотела создать картину, которая выглядела бы «честной» – по крайней мере, в ее собственных глазах.

Никому из нас не хочется иметь отношение к модному теперь направлению – наживаться на русской борьбе. Я хочу сделать русскую картину и надеюсь, что вы хотите того же. Сейчас ни к чему изощряться и фокусничать: идет война, и мы должны честно писать и говорить об этом. Я понятия не имею о том, чего желает публика, а гадать – обычно дело бесполезное и неблагодарное.

Хеллман настаивала на том, что зрителям наверняка захочется увидеть хорошую и притом «честную» картину. Она сознательно пыталась показать уязвимость детей – и одновременно их отвагу. Самый трагический эпизод в фильме – это самое гнусное действие нацистов: они выкачивают кровь из деревенских детей, чтобы перелить ее своим раненым. Такие факты действительно происходили, Хеллман нашла им документальное подтверждение[622].

В итоге же не только сама Хеллман, но и ее критики сетовали именно на отсутствие честности и правдивости. Мэри Маккарти, чьи критические нападки невозможно отделить от ее открытого антисталинизма, назвала фильм «политической пропагандой»; ее рецензия стала, пожалуй, первым выстрелом из целой серии попыток дискредитировать соперницу. Маккарти ругала Хеллман за то, что она изобразила «миролюбивую деревушку», но не показала «террор, державший страну в осаде изнутри задолго до того, как границу перешли первые немецкие отряды». Маккарти охарактеризовала фильм как «ткань лжи, сотканную из всевозможных нитей неправды»[623].

Пропаганда, ложь и тонкая грань между чувствами и сентиментальностью

Уже через несколько лет после своей премьеры «Северная звезда» оказалась в числе нескольких фильмов, которые фигурировали на заседаниях Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности (HUAC) в качестве доказательства того, что в Голливуд просочились коммунисты, и в ходе слушаний этот фильм упоминался особо – как «неправдивая картина» о Советском Союзе. Среди других фильмов, о которых шла речь на тех заседаниях, были «Миссия в Москву» (1943) и «Песнь о России» (1944). В «Миссии в Москву», которая привлекла меньше зрителей и навлекла на себя больше критики, чем «Северная звезда», механически воспроизводилась советская риторика, оправдывавшая и Московские процессы, и чистки как необходимые меры для искоренения внутренних врагов и укрепления СССР в преддверии неизбежной войны против нацизма[624].

«Песнь о России» («техническим консультантом» для нее выступала не указанная в титрах Анна Луиза Стронг) рассказывала о любви, вспыхнувшей между Джоном Мередитом – американским дирижером, выступавшим с гастролями в Советском Союзе, – и русской красавицей Соней, которая приехала из своего села Чайковского просить его выступить с концертом у них. Соня покоряет сердце Джона своей красотой, изумительной игрой на фортепиано, а еще – силой духа и преданностью, каких он еще никогда не видел в женщинах. Стронг считала, что Соня «ни за что не променяла бы своих общественно-политических убеждений на любовь». И, несмотря на представление протагониста-американца о том, что «любовь должна поглощать женщину целиком», Стронг указывала, что «Соня не могла бы удовольствоваться только легкой и безопасной ролью богатой жены Джона Мередита». Среди ее заметок к сценарию есть такая: «Она говорит Джону, что ни за что не будет счастлива, ведя благополучную жизнь в Америке, пока ее народ сражается на войне»[625]. Когда Джон приезжает в село к Соне, чтобы сказать, что любит ее всем сердцем, в кадре появляется сама Соня за рулем трактора в поле; а позже мы видим, что она и ее подруги учатся стрелять из пулемета.

Айн Рэнд, выступавшая в качестве свидетельницы на заседании Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, заявила, что «Песнь о России» насквозь лживый фильм – от «прилизанных кинозвезд за рулем тракторов и счастливых женщин, приходящих с работы с песнями», до самой идеи, что героиня способна сделать такой выбор: остаться в России, чтобы «воевать», вместо того чтобы уехать в США и безбедно зажить там. Похожей критике подвергали и «Северную звезду»: свидетельствуя перед Комиссией, Джеймс Макгиннесс, редакционный инспектор киностудии Metro-Goldwyn-Mayer и член исполнительного комитета Киноальянса за сохранение американских идеалов (группы, созданной видными деятелями голливудской киноиндустрии для борьбы против влияния коммунистов) сказал, что и «Северная звезда», и «Песнь о России» лживо «изображают Россию как сказочную страну, текущую молоком и медом». Однако Макгиннесс не стал преувеличивать значение этих картин, заявив, что

никогда не относился к ним слишком серьезно, учитывая, что все это снималось во время войны. Собственно, [он] воспринимал это как некую разновидность интеллектуального ленд-лиза[626].

Так можно ли было, в самом деле, сделать «честный» просоветский фильм, да и вообще любой просоветский материал, в годы войны? Несмотря на критику со стороны Хеллман, обвинять во всех изъянах и огрехах «Северной звезды» одного только Льюиса Майлстоуна несправедливо. Однако Хеллман очень хотела передать в этом фильме некоторые истины, а Майлстоун помешал ей в этом:

Я изо всех сил стремилась избежать в этой картине сентиментальности – и противопоставить ей настоящие чувства. Сентиментальность – это ничего не стоящий вздор, а истинные чувства – вот то единственное, что по-настоящему занимает всех.

К сожалению, замечала, режиссер «превратил одну важную любовную сцену в слащаво-слезливую»[627].

Особенно беспокоил Хеллман образ Клавдии – незрелой, романтичной и застенчивой подруги Марины, которая выказывает только ужас, когда другие молодые люди заключают, что всем им нужно готовиться сражаться с нацистами. Хотя Клавдия постоянно борется с собственным страхом, под конец она преодолевает себя и помогает в нападении на немецкий эшелон. В этой