всегда случается, аналогичные психические процессы, которые, в свою очередь, породили разнообразие символов, что уже показано в другой моей работе[626]. Ясно, что именно это произошло в нашем случае, когда обнажился раскол между историческим, чувственно воспринимаемым событием внизу, на земле, и идеальным, визионерским событием в вышних высях: с одной стороны, крест из дерева предстает орудием пытки, а с другой — это символ прославления. Центр тяжести явно смещается к идеальному событию, а в результате психический процесс непроизвольно наделяется наибольшей значимостью. Пристальное внимание к пневме принижает, разумеется, значение конкретного исторического события односторонним и спорным образом, но ни в коем случае нельзя отмахиваться от него как от несущественного, поскольку конкретное событие само по себе не способно породить смысл: оно в значительной степени зависит от практики понимания. Для постижения смысла или значения чего бы то ни было необходимо толкование. Голые факты как таковые не значат ровным счетом ничего. Посему не стоит отрицать ценность гностических попыток истолкования, пусть даже они выходят далеко за рамки раннехристианской традиции. Пожалуй, не будет сильным преувеличением заявить, что такие попытки уже имплицитно содержались в указанной традиции, поскольку в новозаветном словоупотреблении «крест» и «Распятый» суть, по сути, синонимы[627].

432 В нашем тексте крест противопоставляется бесформенному множеству: он имеет «форму» или сам является формой, а его значение — центральная точка на пересечении двух прямых. Он тождественен Кириосу и Логосу, Иисусу и Христу. Остается непонятным, как Иоанн сумел узреть Господа «поверх креста», если Господь лишен «наружности»: это лишь голос, объясняющий видение. Быть может, отсюда следует, что и сам крест из света есть всего-навсего наглядное представление непознаваемого, голос которого можно услышать и без креста. Такое толкование как будто подтверждается словами, что крест называется «Логосом» и т. д. «ради людей».

433 Крест означает порядок в противовес неустроенному хаосу бесформенного множества. В другой своей работе я уже показал, что он на самом деле является одним из важнейших символов порядка. В области психических процессов он выступает как упорядочивающее средоточие, а в состояниях психического расстройства[628], вызываемых, как правило, вторжением бессознательных содержаний, предстает как мандала, разделенная на четыре части. В раннехристианские времена подобное случалось часто, причем не только в гностических кругах[629]. Поэтому для гностической интроспекции вряд ли могла остаться незамеченной нуминозность этого архетипа, на которую гностики наверняка соответствующим образом откликались. Для них крест обладал ровно той же функцией, какая на Востоке во все времена отводилась атману (духовной сущности), или самости. Это одно из центральных для гностицизма переживаний.

434 Чрезвычайно оригинально определение центра или креста как διορισµός (предела) сущего; это означает, что границы мироздания нужно искать не на какой-то отсутствующей периферии, но в самом его средоточии. Лишь там открывается возможность «выхода за пределы» мира сего. Все неустойчивое обретает полноту в неизменном и блаженном, а всякая дисгармония разрешается через самость и становится «благорасположением мудрости».

435 Поскольку середина обозначает целостность и окончательность, вполне уместно, что текст напоминает о дихотомичности мироздания, о разделении на правое и левое, светлое и темное, небесное и «нижний корень», omnium genetrix (породительница всего). Это ясное указание на то, что все содержится в середине и что «Господь» (крест), следовательно, все составляет и соединяет, сам будучи «nirdvanda», «свободным от противоположностей», в полном соответствии с аналогичными восточными представлениями, а также с психологией этого архетипического символа. Гностическая фигура Христа и крест неизменно воспроизводятся в типичной психологической мандале, которую спонтанно продуцирует бессознательное. Потому данные образы принадлежат к естественным символам и принципиально отличаются от догматической фигуры Христа, в которой expressis verbis (совершенно явно) недостает темного начала.

436 В этой связи следует также упомянуть прощальные слова Петра, произнесенные перед самой мученической кончиной (он был распят на кресте вниз головой):

«О имя креста, таинство потаенное! О благодать невыразимая, при имени креста изрекаемая! О природа человеческая, от Бога неотделимая! О любовь несказанная и неделимая, устами нечистыми невысказываемая! Постигаю тебя теперь, у конца пути своего земного. Расскажу о тебе, каков ты есть. Не умолчу о таинстве креста, что некогда от души моей сокрыто было и спрятано. О вы все, на Христа свою надежду возлагающие, да не останется для вас крест сей тем, чем он мнится, ибо он — совсем иное, нежели то, чем видится, а страдание страстям Христовым подобно. Слушайте же меня все, кто слышать может, в последний и прощальный миг жизни моей: отрешите души свои от всего, чувствами улавливаемого, от всего, что мнится истиной, но не есть истина. Закройте глаза свои, замкните уши, отрешитесь от того, что видится и слышится! Тогда познаете, что соделалось с Христом, и откроете таинство спасения вашего… Узнайте тайну природы всей и начало всего сущего, каким было оно на самом деле. Ибо первый человек, подобием коего я наделен, головою низвергся и способ рождения явил, какого прежде не было, благо мертво все пребывало и движения лишено. Вот, вниз влекомый, начало свое на землю повергнув, установил он всего и всему расположение; будучи подвешен так, как сказано уже, назвал он правое левым и левое правым, поменял местами все признаки природы, так что некрасивое стало считаться прекрасным, а поистине злое — добрым. Недаром рек Господь в таинстве: „Если не сделаете правое подобным левому, а левое подобным правому, верхнее же подобным нижнему, и заднее подобным переднему, то не познаете Царства“. Вот, принес я вам понимание сего, а то, как подвешен я у вас на глазах, есть отображение того перворожденного человека»[630].

437 Символическое понимание креста и в этом отрывке сопоставляется с постижением противоположностей — сначала в непривычной мысли о всеобщем выворачивании, о преображении одного в другое вследствие сотворения Первочеловека, а затем в попытке объединения противоположностей через их отождествление. Тут важно и то, что Петр, распятый вниз головой, тождественен не только Первочеловеку, но и самому кресту:

«Ибо кто же еще Христос, как не слово, не звук Бога? Слово есть сей прямой столб, на котором я распят, а звук — поперечная балка, природа человеческая; гвоздь же, коим поперечина приколочена посередине к столбу, есть обращение и раскаяние человеческие».

438 С учетом всего изложенного вряд ли возможно утверждать, что составитель «Деяний Иоанна», по-видимому, гностик, ясно осознавал все выводы, к которым должны были привести его рассуждения, или постигал их последствия. Скорее, складывается впечатление, что свет у него поглотил все темное. Как возвышенное свечение витает над реальной сценой распятия, так для Иоанна