Осьмерица нам подпевает. — Аминь.

Двунадесятое Число водит хоровод в вышних. — Аминь…

Всем и каждому плясать надлежит. — Аминь…

Воссоединиться желаю и воссоединить желаю. — Аминь.

Светильник Я для тебя, ты, Меня прозревающий. — Аминь.

Зерцало Я для тебя, ты, Меня познавший. — Аминь.

Дверь Я для тебя, ты, в Меня стучащий. — Аминь.

Путь Я для тебя, ты, что странствует. — Аминь.

Коли идешь за Моим хороводом, узри себя во Мне, рекущем…

Отплясывая, помысли о делах Моих, ибо твое это страдание человеческое, что Я претерпеть желаю. Так и не постиг бы ты, каково страдание твое, когда бы не был Я послан к тебе от Отца как Слово… Познав страдание, ты обрел бы нестрадание. Познай же страдание, дабы нестрадание обрести… Познай во Мне Слово Премудрости![608]

416 Здесь я хотел бы прерваться, поскольку мы добрались до естественной паузы в тексте, и вставить несколько психологических разъяснений, которые помогут нам понять ряд дальнейших эпизодов из «Деяний Иоанна», обсуждение которых еще впереди. Очевидно, что этот текст опирается на новозаветные образцы, однако сразу же бросается в глаза его антитетический и парадоксальный стиль, имеющий крайне мало общего с духом Евангелий. В канонических сочинениях эта черта хорошо спрятана; впрочем, ее все-таки можно заметить — например, в притче о неверном домоправителе (Лк. 16); в молитве «Отче наш» («Не введи нас во искушение»), в Мф. 10, 16 («Будьте мудры, как змии»); в Ин. 10:34 («Вы боги»), в логии из Codex Bezae к Лк. 6:4[609]; в апокрифической логии «Кто ко Мне близок, тот близок к огню» и т. д. Отголоски этого антитетического стиля встречаются, скажем, в Мф. 10:26 («Ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано»).

417 Парадокс является отличительным признаком гностических текстов. Он лучше подходит для выражения непознаваемого, чем недвусмысленная ясность, ведь единство знания срывает с тайны покров неизвестности и выставляет ее чем-то уже познанным. Это своего рода узурпация, ведущая человеческий рассудок к hybris (дерзости и самомнению): она убеждает вообразить, будто самим актом познания рассудок постигает трансцендентное таинство и становится ему причастным. Поэтому парадокс выражает более высокую ступень рассудительности и более верно отображает фактическое положение, не выставляя непознаваемое насильно как нечто познаваемое.

418 Антитетические речения процитированного гимна показывают, что тут проделывается определенная работа мысли, призванная очертить образ Господа посредством противоречивых высказываний, — как Бога и человека, жертвующего и приносимого в жертву. Последнее особенно важно, потому что гимн поется непосредственно перед арестом Христа, то есть приблизительно в тот миг, на который в синоптических Евангелиях приходится Тайная вечеря, а в Евангелии от Иоанна (среди прочего) рассказывается притча о виноградной лозе. Что примечательно, Иоанн вовсе не упоминает о Тайной вечере, тогда как в «Деяниях Иоанна» ее место занимает хоровод. Но круглый стол вечери, подобно хороводу, означает синтез и единение: на Тайной вечере это происходит в форме причащения плоти и крови Христовых, налицо поглощение и усвоение Господа; а в хороводе происходит хождение по кругу, центром которого выступает Господь. Несмотря на внешнее различие символов, они обладают общим значением: Христос помещается в среду своих учеников. При этом, вопреки сходству коренного значения двух обрядов, нельзя упускать из вида их внешние различия. Классическое празднование евхаристии следует синоптическим Евангелиям, но в «Деяниях Иоанна» это описание следует Евангелию от Иоанна. Мы почти готовы признать, что оно выражает (в форме, заимствованной из языческих мистерий) более непосредственное отношение общины верующих к Христу — согласно изречению Иоанна: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего»[610]. Это непосредственное отношение передается образами круга и его центра: обе части символа нерасторжимы и тождественны друг другу. С незапамятных времен круг и его центр служат символом божества, изображая целостность воплощенного бога: единственная точка в центре сочетается с множеством точек по окружности. Ритуальное хождение по кругу часто — и вполне сознательно — подразумевает космическую аналогию с вращением небосвода, со «звездным хороводом»; это представление сохраняется в уподоблении двенадцати апостолов зодиакальным созвездиям и в нередко встречающихся изображениях знаков Зодиака в церквах — перед алтарем или на своде нефа. Вполне возможно, что какой-то образ подобного рода имели перед глазами средневековые игроки в мяч — участниками игры, происходившей в храме, были епископ и клир.

419 В любом случае цель и назначение торжественного хоровода заключались в том, чтобы запечатлеть в душе образы круга и центра, а также соотношения между каждой точкой окружности и серединой[611]. Психологически это расположение равнозначно мандале — и тем самым символу самости[612], причем средоточием будет не только единичное «Я», но и множество других, сходно мыслящих или связанных одной судьбой. Ведь самость — не «Я», а превосходящая его целостность, обнимающая сознание и бессознательное. Поскольку же последнее не имеет каких-либо определимых границ и в более глубинных своих пластах носит коллективный характер, то невозможно провести различие между ним и бессознательным другого индивидуума. Как следствие, оно постоянно порождает вездесущую participation mystique, единство множественности, единого человека во всех людях. На этом психологическом факте основывается архетип ἄνθρωπος, Сына человеческого, homo maximus (высшего человека), vir unus (единственного мужа), Пуруши и т. п.[613] Само по себе бессознательное, фактически и по определению, не подлежит различению, а потому лучшее, на что можно надеяться, — это некоторые выводы относительно его природы из доступного эмпирического материала. Кое-какие бессознательные содержания являются, безусловно, личностными, индивидуальными; они не могут быть приписаны никакому иному индивидууму. Но наряду с ними имеется множество других содержаний, которые наблюдаются в почти аналогичной форме у многих совершенно разных людей, никак не связанных друг с другом. Опыт такого рода побуждает считать, что бессознательное обладает коллективной стороной. Вот почему так трудно понять, почему и сегодня кто-то сомневается в существовании коллективного бессознательного. В конце концов, никому не приходит в голову видеть в инстинктах или человеческой морфологии какие-то личные приобретения или прихоти. Бессознательное — это всеобщий посредник между людьми. В известном смысле оно воплощает Единое, которое все объемлет, или общий для всех людей психический субстрат. Алхимики называли бессознательное «нашим Меркурием» и по аналогии с Христом именовали его Посредником[614]. Церковное учение говорит то же самое о Христе, а гимн, который