привносит вместе со своей собственной структурой, врожденной или приобретенной, силы, играющие в этом взаимодействии определенную роль. Субъект не только действует, но и претерпевает, и его претерпевание – это не впечатления, отпечатанные на неподвижном воске, поскольку они зависят от того, как организм реагирует и отвечает. Не бывает опыта, в котором человеческий вклад не был бы фактором, определяющим происходящее в нем. Организм – это сила, а не прозрачный лист.

Поскольку каждый опыт образован взаимодействием «субъекта» и «объекта», самости и мира, сам по себе он не является ни чисто физическим, ни чисто ментальным, независимо от того, в какой мере преобладает тот или другой фактор. Виды опыта, называемые из-за преобладания в них внутренних качеств ментальными, прямо или косвенно все равно указывают на опыт более объективного характера; такие виды опыта – это продукты различения, а потому могут пониматься, только если мы учтем полный нормальный опыт, в который внешние и внутренние качества встроены так, что каждый из них утрачивает свой особый характер. В опыте вещи и события, принадлежащие миру, физическому и социальному, преобразуются благодаря человеческому контексту, куда они вступают, тогда как живое существо меняется и развивается в его взаимодействии с вещами, ранее для него внешними.

Эта концепция производства и структуры опыта выступает, следовательно, критерием, который будет использоваться для интерпретации и суждения о психологических концепциях, игравших главную роль в эстетической теории. Я говорю о суждении или критике, поскольку многие подобные концепции коренятся в разделении организма и среды, разделении, которое считается изначальным. Предполагается, что опыт возникает исключительно внутри субъекта, разума или сознания, что он является чем-то замкнутым в себе и поддерживает лишь внешние отношения с объективной сценой, в которой ему довелось состояться. При этом психологические состояния и процессы не считаются функциями живого существа, живущего в естественном окружении. Когда связь субъекта с миром обрывается, тогда и различные способы взаимодействия одного с другим утрачивают связь друг с другом. Они распадаются на разрозненные составляющие чувства, ощущения, желания, цели, знания и воли. Внутренняя связь субъекта с миром, обеспечиваемая взаимностью претерпевания и действия, а также тот факт, что все различия, привносимые анализом в психологический фактор, являются лишь разными аспектами и фазами непрерывного, хотя и многообразного взаимодействия субъекта и среды, – вот два главных момента, которые будут определять наше дальнейшее рассуждение.

Прежде чем начать более подробное обсуждение, я должен, однако, сослаться на то, как, собственно, исторически возникли эти жесткие психологические различия. Первоначально они были выражениями различий, обнаруживаемых между разными группами и классами общества. Едва ли не лучший пример обнаруживается у Платона. Он прямо вывел трехчастное деление души из наблюдений за общественной жизнью своего времени. То есть сознательно сделал то, что делали и многие психологи в своих классификациях, не понимая в полной мере их источник, когда извлекали их из различий, встречающихся в обществе, но считали, что пришли к ним исключительно путем интроспекции. Платон, опираясь на очевидную общественную картину разума, провел в нем различие между чувственно-желающей и присваивающей способностью, присущей торговому классу; «духовной» способностью, определяющей силу импульса и воли, которую он вывел из граждан-воинов, послушных закону и исповедующих верные взгляды, даже ценой личного блага; и, наконец, рациональной способностью, обнаруженной им в тех, кто годится для законотворчества. Те же отличия он счел определяющими различные расовые группы – людей с Востока, северных варваров и афинских греков.

Не существует внутренних психологических делений между интеллектуальными и чувственными аспектами, между эмоциональными и идейными, имагинативными и практическими фазами человеческой природы. Но есть отдельные люди и даже классы, одни из которых в основном заняты практикой, а другие, наоборот, рефлексией: мечтатели, или идеалисты, и деятели; сенсуалисты и гуманисты; эгоисты и альтруисты; те, кто постоянно занят физическим трудом, и занимающиеся интеллектуальными изысканиями. В плохо организованном обществе такие деления преувеличиваются еще больше. Разносторонние люди становятся в них исключением. Но задача искусства – служить единству, прорываясь сквозь традиционные различения к базовым общим началам мира, как он переживается в опыте, и при этом развивать индивидуальность как способ видения и выражения этих начал, и такова же роль искусства для отдельного человека – сводить различия в единое целое, преодолевать изоляцию и устранять конфликты начал отдельного существа, использовать их противоречия для построения более богатой личности. Отсюда полная неспособность психологии, построенной на строгой рубрикации, служить инструментом теории искусства.

В эстетической философии нередко можно обнаружить крайние примеры результатов разделения организма и мира. Подобное разделение скрывается за представлением о том, что эстетическое качество не принадлежит самим объектам, а проецируется на них сознанием. Таков источник определения красоты как «объективированного удовольствия», а не удовольствия в объекте, которое на самом деле настолько именно в нем, что объект и удовольствие составляют в опыте одно целое. В других областях опыта предварительное различие между субъектом и объектом не только обоснованно, но и необходимо. Исследователь должен постоянно проводить строгое различие между, с одной стороны, частями опыта, определяемыми им самим, то есть его предположениями, гипотезами и желанием получить определенный результат, и, с другой стороны, свойствами самого исследуемого объекта. Научная техника совершенствуется для того именно, чтобы упростить различие такого рода. Предрассудок, давно усвоенные идеи и желание влияют на врожденные склонности суждения настолько сильно, что следует приложить определенные усилия, чтобы их осознать, и только тогда от них можно будет избавиться.

Подобное обязательство берет на себя и тот, кто занят работой с материалами и осуществлением проектов. Таким людям нужно сохранять установку такого вида: «Это относится ко мне, а это – внутреннее свойство объектов моего труда». Иначе они просто будут не в форме. Сентименталист, не способный на что-либо определенное, позволяет своим чувствам и желаниям окрашивать то, что считает объектом. Тогда как установка, необходимая для успеха в мышлении и практическом планировании, а также в исполнении этих планов, становится глубоко усвоенной привычкой. Человек вряд ли может перейти запруженную машинами улицу, если он не держит в голове различия, философами выражаемые в виде категорий «субъекта» и «объекта». Профессиональный мыслитель (а автор трактатов по эстетической теории таковым, безусловно, является) – тот, кого неизменно преследует различие между субъектом и миром. К обсуждению искусства он подходит со своим, давно въевшимся предубеждением, которое, к сожалению, вреднее всего для понимания именно эстетики. Ведь единственная отличительная черта эстетического опыта состоит в том, что в нем нет такого различия между субъектом и объектом, поскольку он эстетичен в той мере, в какой организм и среда сотрудничают друг с другом в образовании опыта, в котором оба они объединены в столь полной