Учителям медресе и начальных школ было приказано не отклоняться от преподавания суннитской учебной программы. Те религиозные функционеры, которые не подчинились требованиям, должны были быть уволены. Шейх-уль-ислам контролировал прием на работу и увольнение таких должностных лиц. Однако Фейзулла переборщил, нацелившись на всех мусульман от Боснии до Басры, от Белграда до Бейрута, Румелии, Анатолии, Сирии и Ирака.

Горожан, крестьян и даже кочевников – «тех, кто живет в шерстяных шатрах» – должны были обучать основным обязанностям веры (молитве, посту, подаянию милостыни, паломничеству), а также заставлять посещать общие пятничные молитвы и наставлять детей. Студентам медресе поручили следить за тем, чтобы люди выполняли необходимые обязательства. Городскому начальству велели увещевать народ[819]. Радикальный приказ, нарушавший принцип религиозного невмешательства, гарантированно встретил сопротивление не только со стороны девиантных дервишей, но и со стороны большинства мусульман.

В 1703 г. при широкой поддержке народа солдаты, требовавшие выплаты задержанного жалованья, а также купцы и янычары, настаивавшие на возвращении двора в Стамбул, подняли восстание против проповедника Фейзуллы. Мятеж был реакцией на попытки навязать религиозный конформизм и вернуть султана в центр власти[820]. К тому времени отношения патрон-клиент, кровное родство и этнические связи превратились в решающие факторы, с помощью которых мужчины элиты, женатые на женщинах королевской крови, создавали и поддерживали провластные круги – известные как семьи, соперничавшие с семейством султана, – и отодвинули власть императора[821]. Многие из протестующих встали на сторону великого визиря и домочадцев-пашей и выступили против султана и шейх-уль-ислама.

Восстание проиллюстрировало борьбу между приходящей в упадок системой девширме, уже гораздо менее значимой и в конечном счете устаревшей, поскольку империя достигла пределов экспансии при Мех-меде IV, и притязаниями протестующих, поддерживавших семьи великого визиря и паши. С окончанием территориального расширения империя начала нуждаться в людях с опытом работы чиновниками. К концу XVII в. половина всех ключевых административных должностей была занята мужчинами, прошедшими подготовку в кланах великого визиря или паши, а не во дворце.

Мехмед IV был свергнут в результате конфликта с теми же провластными кругами. Восстание 1703 г. вызвала попытка Мустафы II нейтрализовать конкурирующую структуру власти.

Во время него мятежник-янычар по имени Невменяемый, или Рябой, Ахмед потребовал свержения династии и ее замены «народным собранием», военной олигархией[822]. Солдаты-повстанцы свергли Мустафу II. В 1703 г. янычары заменили его младшим сыном Мехмеда IV, тридцатилетним Ахмедом III (1703–1730 гг.), арестовали, пытали и казнили проповедника Фейзуллу, обезглавив его. Чтобы довершить унижение, палачи расчленили труп и заставили армян и греков провезти тело по улицам Эдирне, распевая панихиды и воскуривая благовония. Ноги его были привязаны к голове, насаженной на шест. Затем останки выбросили в реку Тунча. Старший сын Фейзуллы и двое сыновей Вани Мехмеда также были казнены[823].

Ахмед III: сладкие воды Европы

Воцарение Ахмеда III ознаменовало наступление новой эпохи, когда османы и европейцы снова стали совпадать во вкусах. В Европе XVIII в. возникла культура удовольствий, в рамках которой мужчины и женщины собирались, чтобы повеселиться в садах, парках, на площадях и в кофейнях. В начале того же столетия в Османской империи пожизненные налоговые льготы помогли религиозному классу разбогатеть.

В сочетании с расширением торговли с Западом это способствовало рождению потребительской культуры, ранее невиданной в империи.

Когда представители христианской и мусульманской элит построили первые многоэтажные деревянные особняки на берегу Босфора, Ахмед III также начал поощрять организацию красочных мероприятий в честь обрезания и свадеб. У него было тридцать дочерей и, соответственно, много возможностей для проведения подобных праздников.

Султан, в отличие от недавних предшественников считавший себя почти богоподобными, решил быть фигурой публичной. Он совершал прогулки на лодке по бухте Золотого Рога и Босфору[824].

Нувориши, особенно члены королевской семьи и женщины из высших кругов, были в восторге от новых павильонов и увеселительных садов у воды, возведенных, в частности, великим визирем Дамадом (зятем) Ибрагим-пашой (1718–1730 гг.), собравшим средства путем сокращения заработной платы военным, увольнения солдат и повышения налогов. Мужчины и женщины стали носить более откровенную одежду и наслаждались новыми продуктами питания и напитками, такими как кофе (запрещенный поколением ранее) и сладости на основе сахара. На празднованиях они восхищались массивными, высокими фаллическими цветочными конструкциями, сделанными из сахара, цветной бумаги, металла и пчелиного воска[825].

Поэт Эндерунлу Фазыл-бей дает нам описание того, что происходило на этих вечеринках. Он советовал своему читателю-мужчине надеть расшитые золотом одежды, выпить пару чаш вина, позволить пряди волос небрежно спадать из-под головного убора и прочитать эротическое стихотворение: «Тот, кто смеется из-за вуали / Тот, кто смотрит в землю, скромно краснея / Эти смешки, этот флирт, этот взгляд / Когда она смотрит на тебя краешком глаза, о боже!». Затем следующее: «Одна из них начинает петь песню / Чтобы они могли воздействовать на тебя своим искусством / Одна спешит соблазнить тебя / [Ее] мантия спадает со спины». Литератор пишет о двух женщинах, сидящих на качелях среди кипарисов, они «небрежно одеты /Одна соблазнительно раскачивает качели/ Другая декламирует прекрасные песни». Далее стихотворение становится порнографическим: «Когда она взмахивает, ее платье распахивается / Показывая вам каждую частичку себя / Вам она позволяет увидеть свой брючный галстук / Вам, возможно, откроется ее тайное сокровище»[826].

Эта кокетливая сцена произошла в одном из садов «обители счастья» Ахмеда III, дворца Саадабад в Эйюпе, где «сладкие воды Европы» (река Кягытхане) впадают в бухту Золотой Рог.

Он был похож на Версаль Людовика XIV и Летний дворец и сады Петра Великого в Санкт-Петербурге[827].

Как и в Лондоне, Париже, Берлине и Вене, мужчины и женщины в Стамбуле собирались, чтобы прогуляться и отдохнуть, выпить и покурить, спеть и потанцевать, попировать и пофлиртовать, а также развлечься[828]. Элита любила «брызги и зрелища» и строила по всему городу богато украшенные фонтаны[829]. Недалеко от дворца Топкапы Ахмед III разместил сверкающий, позолоченный, выложенный бирюзовой плиткой куполообразный фонтан с нависающим деревянным карнизом между собором Святой Софии и Императорскими воротами дворца. Почти такой же красивый фонтан находится в порту Ускюдар на азиатской стороне. Как правило, такие строения украшали цветочными мотивами, особенно тюльпанами, являющимися характерной чертой эпохи: когда ценилось все красивое, но бесполезное. Элита собирала и сажала сотни тысяч тюльпанов в своих садах. Поиски удовольствий продолжались и ночью, поскольку те же самые клумбы с тюльпанами украшали фонарями.

В Европе османы стали ассоциироваться с красотой, роскошью, приятным досугом, романтикой, показухой и даже интеллектуальными достижениями. Также именно из Османской империи в европейские