Шрифт:
Закладка:
– Видишь, я рядом, Эмили. Давай возьмемся за руки, держу пари, тебе холодно.
Когда она кладет свою руку в мою, я проверяю ее лучевой пульс. Учащен, хотя кожа холодная и липкая. Это от воды или от чего-то более серьезного?
Я хочу посадить ее к себе на колени, чтобы согреть, но сначала пытаюсь разобраться с CABCDE. Трудно наклонить налобный фонарь настолько, чтобы хорошо все разглядеть, поэтому мои уши и осязание должны заменить мои глаза. Даже в свободное от работы время я автоматически оцениваю каждого, кого встречаю в очередях или в пабе: глаза, цвет лица, походка – все это может многое мне сказать. Но сейчас я буквально нахожусь в неведении.
Насколько я могу судить, никакого катастрофического внешнего кровотечения нет… но, когда я касаюсь ее живота, Эмили кричит.
– Эмили, где у тебя болит? Покажи мне своей ладошкой.
Я держу ее руку, которой она водит по своему телу: левая лодыжка, левое бедро…
– Здесь больнее всего, – бормочет она, и ее ладонь сжимается под моей над нижним ребром, слева.
Гиповолемический шок от разрыва селезенки? Я вряд ли смогу работать в канаве. Все, что я могу сделать – это попытаться сохранить ей жизнь, пока кто-нибудь не придет.
– Я собираюсь обнять тебя, чтобы как следует к тебе прижаться, хорошо, Эмили? Нам будет приятно и тепло, – у меня болит плечо, но она молчит, так что, думаю, я не причиняю ей дополнительных страданий. – Что случилось, Эмили?
– Поезд… зашатался… я и бабушка… мы выбрались, но… – она вновь начинает плакать.
– Что «но»?
– Она пропала… а я увидела здесь лошадей… я… поскользнулась.
– Как давно это было?
Она не отвечает.
– Не засыпай, Эмили. Как ты думаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты упала?
– Не знаю… – она снова хнычет. А мне бы не хотелось, чтобы она тратила энергию впустую.
– Какие песни ты знаешь, Эмили?
Она произносит несколько названий, которые мне ни о чем не говорят. Мой интерес к музыке закончился в тот год, когда я поступила в медицинскую школу. Я пытаюсь вспомнить песни, которые нравятся детям Мэрилин, и, когда представляю Аву, меня охватывает страх, такой же леденящий, как вода.
Не будь дурой, говорю я себе. Конечно, ты увидишь их снова. Возможно, с работы тебя попрут, потому что ты оказалась такой безответственной гребаной идиоткой, но сейчас ты справишься, и Эмили тоже.
– А как насчет Happy? – предлагаю я. Эмили начинает напевать. Я присоединяюсь к ней так громко, как только могу, чтобы мой голос был слышен за пределами канавы.
Кто-то должен нас услышать.
У нас закончились песни.
– Давай начнем с самого начала.
Но Эмили дышит с трудом, и ей явно становится все холоднее.
– Где… мама?
– Она скоро будет здесь. Мы просто должны еще немного оставаться храбрыми.
Она в который раз принимается плакать, а это последнее, чего я хочу.
– Как насчет того, чтобы я научила тебя петь еще одну песенку? Для бабушки.
– Хорошая песня? – спрашивает она сквозь слезы.
По правде говоря, я не имела в виду какую-то конкретную песню, но она приходит мне в голову в мгновение ока. Песня, которая проникла в меня, как брайтонский рок, песня, которую мы с Тимом выучили много лет назад на занятиях «Скорой помощи Святого Иоанна»: песня с идеальным ритмом для проведения сердечно-легочной реанимации.
– Ты знаешь про Слониху Нелли?
– Нет…
– Твоя бабушка точно ее знает. Это о слоне, который сбегает.
– Откуда?
– Из цирка.
– Африканский… или индийский?
– Не знаю. Какие тебе больше нравятся?
– Африканские. У них уши больше.
– Ладно, допустим, она из африканских. Научить тебя словам?
Эмили не отвечает, но я все равно начинаю петь.
– Слониха Нелли упаковала свой хобот…
61. Джоэл
– Я больше не могу это делать, Лив.
Я ждал, пока не почувствую, что у нее достаточно материала для полного и последовательного освещения катастрофы, которую мы наблюдали.
– Тебя что-то беспокоит?
Больше, чем она думает. И то, кто же она такая, беспокоит меня ровно столько же, сколько и собственное здоровье в данный момент.
– Я думаю, мне нужно немного посидеть в машине. Твой фрилансер сейчас уже, наверное, близко.
– Мне пойти с тобой? – предлагает она, потому что чувствует, что должна, и я мотаю головой:
– Со мной все будет в порядке. Продолжай.
Я теряю ее в море флуоресцентных накидок. Возвращаясь к машине, я признаю́сь себе, что действительно испытываю некоторую боль, хотя ничего похожего на пронзительную агонию в октябре, когда один из моих электродов оторвался и чуть не проткнул мне сердце насквозь.
Дождь все еще идет, но шок превратил некоторых людей в человеческие статуи, и я задаюсь вопросом, смогу ли я раздобыть одеяла или убедить их найти укрытие.
Какая-то женщина дергает меня за пальто. На ней светлый макинтош, волосы и лицо мокрые, а макияж растекся по щекам.
– Я не могу найти свою внучку.
– Хотите, я помогу? Думаю, что транспорт, который организуют спасатели, курсирует вон от той палатки. Держу пари, она ждет там.
– Я была там. Я ищу ее целую вечность. Мы обе выпали из вагона, когда поезд потерпел крушение, потому что стояли у дверей, готовые сойти на следующей станции. Но она, кажется, не пострадала.
– Сколько ей лет?
– Шесть.
Я представляю, как теряю Лео. Даже с тем учетом, что он в два раза старше этой девочки, я бы сошел с ума.
– Уверен, что кто-нибудь за ней присматривает. Я Джоэл.
– Барбара, – представляется она, и, ощущая ее холодную руку в своей ладони, я чувствую себя так, словно заключаю контракт.
Вместе мы направляемся обратно к месту происшествия, под брезентовую крышу. Я объясняю, что мы ищем ребенка, и, хотя я ничего не говорю Барбаре, происходит быстрая цепная реакция, поскольку разные сотрудники службы спасения проверяют и перепроверяют, не нашел ли кто-нибудь маленькую девочку.
– Не представляю, что с ней случилось, – бормочет Барбара. – Обычно она такая послушная, но…
Через ее плечо я вижу, как Лив забирается под брезент, и понимаю, что кто-то, должно быть, сообщил ей о пропаже ребенка. Последнее, что нужно Барбаре – это чтобы ей в лицо направили камеру.
– Давайте пойдем и посмотрим, сможем ли мы выяснить, где вы ее потеряли, а?
Я подталкиваю Барбару в другую сторону, чтобы Лив не увидела ни ее, ни меня. Мы уходим прочь от палатки, и капли дождя снова падают на нашу одежду.
Вглядываясь в темноту, Барбара внезапно останавливается.
– Что?
Когда мои глаза привыкают, я практически могу различить белые ноги лошадей в поле за канавой.
– Она очень любит лошадей. Может, она пошла в ту сторону?
Мне это кажется маловероятным, но по крайней мере это убережет женщину от цепких лап Лив. Мы идем, взявшись за руки, чтобы не поскользнуться. Барбара ведет, мягко тянет меня за собой в направлении, противоположном тому, куда движется полиция. Впрочем, если бы пропал Лео, я бы тоже хотел, чтобы проверили все вокруг.
– Вы что-нибудь слышите? – спрашивает она.
– Нет.
Фонарик моего телефона слабый, но он помогает нам обоим избежать обломков поезда. Чем сильнее мы удаляемся от машин «Скорой помощи», тем меньше становится света и шума…
– Вот, – снова повторяет Барбара. Кажется, справа нет ничего, кроме темноты.
И двух голосов.
«Слониха Нелли упаковала свой хобот…»
Никто больше не поет эту песню; возможно, мои родители знали ее, когда были детьми.
– Эмили? – Барбара пытается тащить меня вперед. Я вожу своим телефонным фонариком по земле, точно прожектором, по дуге. Пение, кажется, затихает по мере того, как мы идем.
– …я не могу, – теперь определенно слышится голос маленькой девочки.
– Ты можешь, Эмили. Красиво и громко, давай…
– Керри? – мой собственный голос поглощается черным воздухом и дождем. Это не может быть она!
И все же я ловлю себя на том, что снова зову:
– Керри, ты здесь?
– Джоэл?!
– Да. Это я. Где ты?
– Здесь, внизу. Осторожнее, там скользко и очень крутой склон! Я свалилась, так что не подходи ближе. Вы можете позвать помощь? Моя рация сдохла.
– У меня с собой телефон, я уже набираю номер, – кричу я, пролистывая последние
