Йонни глотнул кофе и облизнулся, стараясь не показать досады, однако не слишком в этом преуспел.

– Задолго до этого. Мы были подростками, я и близко не играл, как он. А ты звонил в полицию после того, что Теему тут устроил?

Кончик носа у Льва устало дернулся из стороны в сторону.

– В полицию? Нет, нет, полиция и адвокаты, они не работают на таких, как я. Они работают на таких, как Петер Андерсон. Я пошел к нему как мужчина, а они с Теему прислали катафалк.

Йонни посмотрел в окно. Если честно, ему было трудно представить себе, чтобы Петер Андерсон, что бы он о нем ни думал, был на такое способен. Но люди меняются, времена нынче странные – для обоих городов.

– Мы звали Петера Иисусом, когда играли против «Бьорнстада», потому что там у них все считали его спасителем мира. Он всегда был как бы лучше, правильнее нас, остальных. И как ты теперь им отомстишь? – Йонни тотчас пожалел обо всем сказанном, в особенности о последнем вопросе.

Лев положил кусок сахара прямо на язык.

– Никак, – ответил он.

Йонни, конечно же, не поверил. Они молча допили кофе, Лев взял ложку, чтобы выбрать то, что осталось на дне чашки. В дверь постучали, вошел парень с автосвалки и рассказал, что не так с машиной. Йонни не очень понял, но не решился в этом признаться.

– Покрышки Бенгта в багажнике. Запчасти тоже тебе, да? – перевел Лев.

– Сколько я должен? – спросил Йонни.

– Для пожарного нисколько! Пустяки! – Лев спокойно улыбнулся, и Йонни не знал, что именно пустяки – запчасти или то, что Йонни ему должен.

– Ты бы позвонил в полицию, – кивнув на сад, сказал Йонни, главным образом потому, что не знал, что еще сказать.

– Не надо волноваться. Я не новичек в Хеде и в Бьорнстаде, да? – ответил Лев.

Йонни почесал в голове.

– Что ты хочешь сказать?

Лев великодушно улыбнулся, подбирая слова:

– Как это называется? В городах, как ваши? Я и раньше жил в таких городах. В разных странах. Люди здесь думают, что все иммигранты родились в больших городах, да? Но я родился в таком же Хеде. Я тоже лесной человек, как вы. Везде есть Теему. И Группировки. Они хотят сказать нам: мы здесь главные. Подчиняйтесь. Сдайте назад, да?

– И ты это сделаешь?

Лев чуть склонил голову набок.

– У вас тут есть поговорка: «Если я отступаю, то только для того, чтобы взять разгон!» – да?

– Разбег, – мягко улыбнувшись, поправил его Йонни.

– Точно. Точно! – кивнул Лев.

Он протянул руку. Йонни пожал ее. Лев на секунду задержал его ладонь в своей и посмотрел ему в глаза.

– Если загорится, я позвоню тебе, окей?

– Конечно, не вопрос, если загорится, звони, – засмеялся Йонни.

– А ты звони мне, если что, окей? Как вы там говорите? «Добрососедские отношения», да? – продолжил Лев, не сводя с Йонни глаз.

Йонни понимал, что ему следовало бы задуматься, но вместо этого выразительно кивнул. Выходя на улицу, он поймал себя на том, что искренне надеется, что Теему Ринниус, Петер Андерсон и все остальные придурки в Бьорнстаде наконец-то напоролись на человека, который им явно не по зубам.

Выгрузив покрышки у Бенгта, он поехал к себе. Дома он наврал Ханне о том, где купил запчасти. Не хватало еще выслушивать ее упреки.

49

Курильщики

“Брак.”

Должно существовать другое слово, чтобы обозначить отношения людей, женатых много лет. Когда точка, где мы еще воспринимали брак как выбор, давно пройдена. Я больше не выбираю тебя каждое утро, теперь это лишь красивые слова, сказанные в день свадьбы, теперь я просто не могу представить свою жизнь без тебя. Мы уже не только что распустившиеся бутоны, мы – два дерева со сросшимися корнями, ты старишься во мне.

В юности нам кажется, что любовь – это влюбленность, но влюбленность проста, влюбиться может любой ребенок. А любовь? Любовь для взрослого человека – это работа. Для любви нужен весь ты без остатка, все твои лучшие и все худшие стороны. Романтика тут вообще ни при чем, потому что в браке самое трудное не то, что мне предстоит жить, видя все твои слабые стороны, а то, что тебе предстоит жить, зная о том, что я все вижу. Что я все о тебе знаю. Большинству людей не хватает мужества жить без тайн. Все мечтают иногда быть невидимыми, но никто не мечтает о прозрачности.

Брак? Для этого должно уже наконец появиться другое слово. Потому что нет такого понятия, как «вечная влюбленность», так надолго хватает только любви, и она никогда не бывает проста. Она забирает человека без остатка. Со всем, что у него есть. Не меньше.

Дети собирались пойти на похороны сами, поэтому родители остались дома наедине со всем тем, о чем нельзя было говорить. Мира замерла у двери спальни, не смея дышать, потому что Петер сидел на кровати, пытаясь завязать свой черный галстук, и плакал. Она попятилась, дошла до самой лестницы, и потом, сделав вид, что только что поднялась, крикнула: «Дорогой, будешь кофе?» Чтобы он успел вытереть слезы и, собравшись с духом, крикнуть в ответ: «Да, спасибо, сейчас иду!»

Он спустился по лестнице, галстук был чуть длинноват, она вроде и не стояла у него на пути, и он, как всегда, прошел мимо нее, но внезапно они все равно столкнулись. Ее пальцы коснулись его на ходу, застегнули пиджак, притворяясь, что не просто ищут близости. Он остановился, почти растерянно, и они посмотрели друг мимо друга, потому что если бы встретились взглядом, то оба сломались бы. Они так давно не касались друг друга, что прикосновения ее кончиков пальцев было достаточно, чтобы его словно ударило током, поэтому она осторожно, ногтями, поправила узел на галстуке, не решаясь положить ладони ему на грудь. Боже, как близко нужно подойти к разрыву, чтобы вспомнить, что друг за друга нужно драться.

Она прошептала:

– Рамона гордилась бы тобой.

Он прошептал в ответ:

– А ты?

Она кивнула, веки ее налились тяжестью. О чем она тогда думала? Может, она навсегда это забудет, а может, будет до конца отрицать, даже перед самой собой. И правда, должно же быть другое слово, вместо слова «брак», но и вместо слова «развод» тоже. Слово, означающее, что ты еще не вполне там. Когда хочешь прошептать: я не знаю, чего хочу, я просто не хочу, чтобы было так. Слово, означающее, что у меня нет сил. Нет сил, если все, что