Компания охотников уже добралась до высокогорного района на самом севере Ондоара. Здесь, среди скалистых расщелин и возносящихся ввысь горных пиков, они охотились на пугливых оклохов. Длинные ноги позволяли Ноксу перепрыгивать через пропасти, которые другим были не под силу.

Наконец у его спутников, надо полагать, зародилось подозрение. Они начали следить за Ноксом и однажды застигли его, когда он торопливо поедал священную пищу. С ужасом в глазах они принялись втолковывать ему, что он творит нечто чудовищное и жестоко за это поплатится.

Нокс к тому времени уже не только выглядел, но и ощущал себя настоящим великаном, а потому велел им не лезть, куда не просят. Мало того, он еще и высказал без всякого стеснения, что́ думает о бесхарактерных женоподобных слабаках, какими стали мужчины в Ондоаре. Тогда его оставили в покое и только шептались между собой, в страхе неотрывно следя за ним и явно предчувствуя беду. Нокс, от души их презирая, не придал никакого значения тому, что двое охотников куда-то пропали. Сказать по правде, он этого даже не заметил.

Проведя в горах недели две, охотники набили вдоволь длиннорогих козлоногих оклохов, а Нокс доел весь свой запас ворованной пищи и разросся до громадных размеров. Теперь-то он подчинит себе свою деспотическую подругу жизни и научит, как должны себя вести примерные жены. Пришла пора возвращаться: другим охотникам и в голову бы не пришло задержаться дольше дозволенного времени, а Ноксу не терпелось применить на деле новообретенную мощь.

Они спустились с гор на равнину, и когда достигли возделанных земель, Нокс стал замечать, что спутники все больше отстают, будто робея. Сам он смело шагал вперед, неся на плече трех упитанных оклохов, как обычный человек нес бы кроликов.

На дороге и в полях им никого не встретилось, ни мужчин, ни женщин. Этому Нокс удивился, но строить догадки не стал, чувствуя себя в целом хозяином положения.

Ближе к городу тишина и безлюдье стали казаться довольно зловещими. Охотники тряслись от страха, однако Нокс не пожелал спрашивать о причине, поскольку не хотел ронять свое достоинство.

На улицах города тоже царила необычная тишина. Нигде ни признака жизни, только изредка бледное, испуганное мужское лицо выглянет из окошка или в щелку приоткрытой двери.

Наконец они приблизились к дворцу. Здесь загадка объяснилась: чуть ли не все женщины Ондоара собрались на площади! Они стояли в тесном строю, точно армия гигантских амазонок, безмолвно, в полной неподвижности, и это было страшнее, чем шум и хаос битвы. Нокс невольно дрогнул, глядя на их бугрящиеся мышцы, на размеренно вздымающиеся титанические груди и устремленные на него суровые взгляды.

И вдруг он понял, что стоит перед ними совсем один, – остальные мужчины исчезли, словно тени, как будто не смели даже смотреть, какая судьба его постигнет. Его охватило почти непреодолимое желание броситься в бегство, но британская доблесть не позволила поддаться постыдному порыву. Шаг за шагом он принудил себя идти вперед, к воинственным женщинам.

Они ждали в каменном молчании, недвижные, словно кариатиды. В первом ряду он увидел Мабузу; ее окружала свита. Королева смотрела на него, и в глазах ее он прочел только невыразимый укор. Она не произнесла ни слова, и отчего-то заготовленная дерзкая речь застыла у него на губах.

И тут все разом, ужасными решительными шагами, женщины обступили Нокса. За плотной стеной великанских тел он уже не видел Мабузу. Мощные руки схватили его, забрали копье и сорвали с плеча оклохов. Нокс отбивался, как положено доблестному британцу, но один человек, хоть и наевшийся великаньей пищи, ничего не может поделать против целого племени восьмифутовых баб.

Храня молчание, более грозное, чем крик, они провели его через весь город, потом по дороге, по которой некогда он пришел в Ондоар, и вверх по горной тропе на самый край плато. Его спустили на веревках со скалы в расщелину, где он тогда взбирался, на пересохшее русло горного потока далеко внизу, и там оставили преодолевать по мере сил опасный спуск и возвращаться во внешний мир, где он отныне будет всего-навсего ярмарочным уродом.

Некромантическая история

В каком-то смысле разговоры о могуществе слов, способных пробуждать к жизни некие образы, можно назвать банальностью. Действенность древних, искусно сплетенных заклинаний, магических формул и чар давно превратилась в литературную метафору, а жуткая реальность, на которой основывались подобные понятия, уже забыта. Но для сэра Родерика Хагдона колдовской язык некромантии оказался не просто метафорой: никто не станет утверждать, что причиной ожогов на его лодыжках стал всего лишь некий художественный образ.

Сэр Родерик Хагдон получил свой титул и поместье, особо не рассчитывая их унаследовать и ничего не зная о жизни, которая сопряжена с подобным наследством. Он родился в Австралии и, хотя знал, что его отец – младший брат сэра Джона Хагдона, имел, однако, весьма смутное представление о старинных владениях предков, а интерес к ним питал еще меньший. После того как за период меньше года один за другим умерли его отец, сам сэр Джон Хагдон и единственный сын этого последнего, сэр Родерик получил письмо от семейных адвокатов, сообщавших ему об открывшемся наследстве. Известие это застигло его врасплох и даже в какой-то степени напугало. Его мать тоже умерла, и он не был женат, так что, оставив овечью ферму в Австралии под надежным присмотром, он немедленно отправился в Англию, чтобы вступить в наследственные права.

Самым же странным оказалось то, что, хотя никогда прежде сэр Родерик не бывал в Англии, он с первого взгляда почувствовал, будто имение Хагдонов знакомо ему. Казалось, он хорошо знает все окрестные фермы, сдаваемые в аренду коттеджи, лес древних дубов с ветвями, отягощенными друидической омелой, и старый особняк, полускрытый среди гигантских тисов, – как будто он уже однажды видел их в некие незапамятные времена. Будучи человеком аналитического склада ума, сэр Родерик приписал все это несовершенству взаимодействия полушарий мозга, как объясняют подобные феномены психологи. Но ощущение никуда не девалось – оно лишь росло, и он все больше поддавался его зловещему очарованию, обследуя старый особняк и зарываясь в фамильные архивы. Он почувствовал неожиданное родство со своими предками, чего ни разу не случалось в пору его австралийской юности. Ему казалось, что изображенные на семейных портретах лица, что взирали на него из никогда не рассеивавшейся тени длинного коридора, ему хорошо