Шрифт:
Закладка:
Помимо англичан и русских, еще была Пруссия. Со времен Фридриха Великого Пруссия считалась главным игроком на европейском театре военных действий. Но «блицкриги» Бонапарта и обещание корсиканца отдать Ганновер заставили прусского короля Фридриха Вильгельма III[109] занять выжидательную позицию. Аустерлиц еще больше убедил короля в непобедимости Наполеона.
Но отсидеться не удалось. После того как французы пригрозили в случае несговорчивости уступить Ганновер британцам, пруссаки сильно обиделись и в июле 1806 года заключили союз с Россией. А потом, проведя мобилизацию, предъявили Франции ультиматум, в котором предлагалось вывести войска за Рейн. (Прусская королева Луиза, убежденная, что влюбленный в нее царь Александр не оставит немцев одних, действовала на свой страх и риск.) Но, как выяснилось, пруссаки слишком много о себе возомнили. Их расчет на стремительное овладение баварскими землями силами трех армий (без помощи русских, которые были только на марше) не оправдался. Не дав этим армиям соединиться, Бонапарт разделался с каждой поодиночке.
Самым крупным сражением оказалась битва при Йене 14 октября 1806 года, закончившаяся полным разгромом армии германского принца Гогенлоэ. Принца подвела самонадеянность. Прусский военачальник решил, что перед ним лишь часть французской армии, поэтому даже не составил диспозиции. В то время как Наполеон считал обратное – что имеет дело со всей прусской армией; поэтому, лично проведя рекогносцировку, приказал под прикрытием ночи занять все естественные позиции. Наутро прусские солдаты, атакованные со всех сторон, были вынуждены спасаться бегством.
Ветераны вспоминали, как за два дня до битвы Бонапарт провел в Лобенштейне смотр 2-го полка конных стрелков. Подойдя к командиру полка, он спросил:
– Сколько у вас здесь солдат?
– Пятьсот, – ответил, вздохнув, полковник. – Среди них много молодых и неопытных…
– Какое это имеет значение, – удивился главнокомандующий. – Разве не все они французы?..
Потом, повернувшись к солдатам, крикнул:
– Дети мои, вы не должны бояться смерти! Когда солдаты презирают смерть, они загоняют ее в ряды врага…
И «дети» не подвели…
После Йены с Пруссией как таковой было покончено. Немецкие «неприступные» крепости одна за другой преподносили победителю ключи; большинство бастионов сдавалось без боя: Ней вошел в Магдебург, генерал Лассаль[110] – в Штеттин. Комендант Кюстрина лично предоставил французам десятки лодок для наступления на крепость; в Любеке 14-тысячная армия прусского генерала Блюхера, подняв руки, сложила оружие.
Когда Наполеон вошел в Берлин (27 октября 1806 года), прусского короля там не оказалось: покинув разбитые войска, Фридрих Вильгельм III в это время выторговывал свободу у русского царя.
Незадолго до этого, 24 октября, Наполеон со свитой остановился близ прусской столицы – в Потсдаме, в замке Сан-Суси. Для французского императора посещение фамильного королевского замка было знаковым: он преклонялся перед гением Фридриха Великого. Бонапарт с интересом обошел апартаменты прусского короля, подержал в руках подзорную трубу Фридриха, полистал его книги с пометками на полях, посетил гарнизонную церковь Потсдама и могилу почившего монарха. Его все волновало. Когда же корсиканцу принесли шпагу кумира с портупеей и орденские ленты, завоеватель не удержался и решил сделать себе в прямом смысле королевский подарок, приказав взять трофеи с собой в Париж. Поймав неодобрительные взгляды свиты, Бонапарт коротко бросил:
– Для меня эти трофеи дороже всех сокровищ короля Вильгельма. Я передам их коменданту Дома инвалидов, который сохранит их как свидетельства побед моей Великой армии…
Побежденная Германия оказалась оккупирована от Рейна до Эльбы. Верный себе, с побежденными Бонапарт не церемонился: Пруссии предлагалось выплатить колоссальную контрибуцию почти в 160 миллионов франков. (Грабить – так грабить!)
Унижения избежала лишь Саксония, курфюрст которой, согласно указу Наполеона, стал… королем.
Приятно быть победителем. Победителя не судят. Уже это – немало…
Вот и все. Отныне французам в Европе мешали только русские. Ладно британцы – те далеко; на то и Альбион, что он туманный – где-то там, за Ла-Маншем. Другое дело – их финансовая и моральная поддержка России, войска которой теперь стояли у границ с Восточной Пруссией. До Петербурга, как и до Лондона, далеко; но не будь Британии и Московии, Европа уже давно жила бы по одному щелчку пальцев. Его пальцев, Наполеона Бонапарта.
Сделано, к слову, было немало. Первая Республика вдруг превратилась в Первую Империю. И против никто не сказал ни слова. Шуты! Выходит, все только этого и ждали. Кричали об одном, а мечтали, выходит, совсем о другом. Или им просто надоел клацающий звук гильотины? Тоже аргумент. Зачем заниматься глупостями, когда каждый француз может доказать свою преданность Отечеству не на плахе, а в боевом строю? Спасибо, они его поняли и поддержали. И конечно, поверили. Отныне орлы и пчелы на французских знаменах – символы императорской власти и труда – станут олицетворением «эпохи Наполеона». Дай срок – и Франция будет править миром!
Бонапарт отнюдь не бредил. Его проницательный ум и хладнокровие позволяли многое – например, брать планку, которая в глазах остальных монархов могла показаться безумием. Однако самому Наполеону было не до сантиментов: если хочешь чего-то достичь – не стоит медлить. Нерасторопность слишком дорого обходится. И пример Бонапарта мог это подтвердить.
Европа лежала у его ног. Правда, не вся. «За кадром» оставались Британия и Россия – непримиримые враги «узурпатора». Но если русский царь хотя бы пытался играть роль миротворца, то англичане делали все, чтобы вывести корсиканца из себя. Бритты никак не могли смириться с мыслью, что власть у соседей была просто-напросто узурпирована. Они могли терпеть кого угодно из Бурбонов, к которым за столетия все привыкли, но Бонапарт вызывал только ненависть. В глазах британцев власть Наполеона напоминала некий поридж[111] из корсиканской семейственности, военной казармы и проходимцев разных мастей. И с этим следовало что-то делать…
Войдя в Польшу, французский орел наступил на лапу другому орлу – двуглавому. И за этим из-за Ла-Манша с ухмылкой наблюдал британский лев…
* * *
После битвы требуется отдых; долгая разлука манит радостью встречи. В «стеганом одеяле из дам»[112], длину которого не смог бы измерить и сам Бонапарт, императрица Жозефина по-прежнему занимала самое почетное место. И августейший титул навсегда бы остался при ней, если б не одно обстоятельство: несмотря на все старания Императора, он никак не мог стать отцом. Острие отчаяния сильно ранило самолюбие Наполеона: неужели он бесплоден? При мысли об этом покоритель Европы начинал сильно нервничать.
Бонапарт Жозефину не
