— Моя бабушка вовсе не выглядит старушкой, чтобы ты знал! К ней до сих пор лезут мужчины, чтобы ты знал! Она стройная и всегда нарядная, весёлая. Улыбчивая…

— Чтобы я знал! — засмеялся он. — Помнится, ты жаловалась, что она суровая особа.

— Она лишь со мной и строгая, потому что боится за меня. Что меня похитят, продадут. И мамин отчим не молод, это правда. Но тоже не выглядит старцем. Он деятелен и умеет лечить людей, не только изобретать лекарства.

— Вот бы и составили пару, двое бодрых и отменно-моложавых, красивых вне возраста и одиноких, — мужчина и женщина.

— Как такое возможно? — изумилась я. — Бабушка работает на него. Она и в глаза ему никогда не смотрит, настолько его боится. Только ради меня и согласилась у него работать прислугой. Да и не нужен ей мужчина! Мне же он сказал: «Живи у меня, как свободный от меня полностью человек, пока я не найду тебе достойного человека», — тут я поняла, что проболталась о том, что Тон-Ат не мой жених, но быстро вывернулась. — Это в случае, если я не хочу выходить за него. Ему важно моё согласие. В остальном же он готов меня поддерживать, не шиковать, понятно, но, чтобы я была сыта и прилично выглядела. Бабушка считает его жадным и чёрствым, но он не такой. Он справедливый, просто он не хочет развивать во мне паразитических наклонностей. А я в его усадьбе жить не хочу. Это далеко от столицы, там скучно. Огромные делянки лекарственных растений, все как один безмолвные работники, и где он таких находит? Поблизости великолепный лес. Но и другие люди, живущие там в своих домах-усадьбах, все отчуждены друг от друга. Заезжают на машинах в свои закрытые оградами сады, также уезжают оттуда, куда им надо, и никакого общения ни с кем. Я же привыкла к общению с соседями, с друзьями. У нас весело, хотя и не богато.

— Зачем твой отчим навязывает тебе Чапоса? Он тебе не объяснял?

— Тон… — и опять я странно запнулась. Неожиданно я испугалась тому, что вдруг права Гелия, и я стукнулась о спинку кровати во время нашей позорной схватки. Ничего не помню об этом, а вот часть памяти уже утратила! Я пощупала свой затылок, но он совсем не болел, был цел и невредим. Рудольф перехватил мою руку, не поняв моего жеста. Стал её целовать, после чего принялся нежно гладить мои волосы. Ласки чередовались с его, непонятным для меня, допрашиванием. Вернее, с тревожащим меня его непростым и неуместным любопытством.

— Мой отчим не такой человек, чтобы ему нравилось распространение сведений о нём без его разрешения на это. Если тебе интересно, сам с ним знакомься. Он психиатр. Очень дорогостоящий психиатр.

— Психиатр с чешуйчатой спиной, — сказал он ужасную нелепость.

— Не видела я никакой чешуи, как и самой его голой спины, — возмутилась я.

— Твоя бабушка умна, раз не отдала тебя ему на воспитание, как он того хотел. И как ни трудно ей было одной, немолодой и сильно травмированной жизнью женщине, она взвалила твоё воспитание на свои плечи. Она, я уверен, многое понимала в твоём отчиме, раз отринула его навязчивую заботу о тебе. Поэтому-то он и не давал вам денег, высокооплачиваемый психиатр, селекционер и фармацевт, живущий в богатом поместье совершенно один. Разозлился на бабушкино самовольство и ослушание. Я уверен, он хотел тебя присвоить как игрушку для излечения от вселенской тоски. Как проделал некогда и с твоей матерью… — Он замолчал, а потом добавил, — Кажется, я что-то не то тебе говорю…

Какое-то время мы занялись поцелуями. Они были гораздо важнее и приятнее, чем допросы.

— Я хочу быть у тебя одной, — опять упрямо повторила я, — иначе я не соглашусь…

Он развернул меня к себе лицом. Комната была наполнена серебристым мерцанием светлой ночи. Его глаза казались чёрными и тоже мерцали.

— Я буду тебе послушен во всем, кроме одного. Гелия останется. А ты просто забудь о её существовании. Вот и всё. Я ведь мог бы и солгать тебе, что да, я её выбрасываю прочь от себя. Но я честен с тобой. И такой же честности жду от тебя. Пусть тебя и окружают одни лицедеи, ты должна забыть не то что о профессиональном лицедействе, но и о сугубо женском, природном притворстве. Впрочем, ты потому и привлекла меня, что прозрачна как утренняя росинка. Ты по любому будешь жить у меня. Тебе придётся покинуть этот город. И свою бабушку придётся покинуть. И своего отчима забыть. Так-то не волнуйся, мы отселим твою бабушку в отличный домик с садом, будем навещать и привозить ей подарки, а также необходимые деньги, чтобы она больше не работала на вашего как бы благодетеля.

— Но вдруг он не даст согласия на то, чтобы ты мог купить меня как свою наложницу? Бабушка-то согласится, я думаю…

— Я не собираюсь покупать тебя как вещь! Я хочу любить тебя и предлагаю себя самого для ответной твоей любви. Зачем тебе согласие хрыча, озабоченного лишь собой? Ну и не даст разрешения, и что? Пусть и остаётся наедине со своим богатством и лекарственными плантациями. Тебе-то они к чему? Важно лишь твоё согласие. Бабушка будет лишь счастлива твоему уже личному счастью и своей свободе от щедрот старого колдуна. Ясно выражаюсь?

— Да. А Гелия…

— Мне надоело говорить о Гелии. Ей нет места там, где с тобою мы.

— И мне, — отозвалась я. — Ну, её! Оставь её свободной полностью. Как она того и хочет. Будет хорошо всем…

Он стал гладить мой позвоночник, возник приятный озноб, и захотелось спать.

— Кто он, твой брат? — спросил он неожиданно и со странным оттенком в голосе, будто всё и давно знает об отношениях Гелии и Нэиля. Тут уж, будь я умнее и твёрже характером, то просто спихнула бы его со своей постели, куда он влез, да ещё с целью замаскировать ласками свои допросы. Поведение единственно разумное, но только не в случае взаимной и всеохватной влюблённости. Только он держал её под контролем, а я нет.

— Он? Военный. Учится, чтобы служить в элитном корпусе охраны Коллегии Управителей.

— Гелия с ним знакома?

— Да. Видела, кажется… — молчание могло означать для него, что я нечто утаиваю, поэтому я решила отвечать, но таким образом, чтобы не проболтаться.

— Он же был актёр. Она снималась с ним вместе в главной роли. Это называется «видела, кажется»?

— То была работа, прежнее актёрское ремесло. И всё.

— Я видел тот фильм.