— Я и буду твоим. Гелия ничему не помешает. Но как её бросить? Она пропадёт одна. Это она сейчас хорохорится рядом со мной. А так? Её уничтожат из-за зависти, из-за жажды на её красоте нагреть руки. Её высосет мерзкий порок, даже без её на то согласия. И того, кто встанет рядом с ней, сметут те, у кого власть и сила. Они же слюнями давятся из-за невозможности к ней прикоснуться. Ты не в состоянии и представить, что пришлось заплатить местным феодалам за её неприкосновенность.

Он лёг на спину, — Я посплю? Устал. Отключусь лишь на пару минут…

Но он не спал, и я, взглянув на него сбоку, сразу же почувствовала это, поражаясь тому, что рядом со мной лежит чужой мне мужчина, а я его совсем не боюсь и опасным не воспринимаю. Я слегка прикоснулась к нему, сожалея о том, что когда-то не позволила ему дать мне уроки плаванья. По виду он даже не отреагировал на мои прикосновения, но я всё равно ощутила, как ему приятна моя робкая ласка.

Дальнейший его рассказ вовсе не был рассказом в привычном понимании, — неким устным повествованием. Он и не смог бы мне о таком рассказать. Внезапно возникло то самое состояние, что я испытала уже в кабинете у Тон-Ата. Я куда-то вошла или провалилась, или начисто растворилась в том, с чем стала одним целым. Я стала частью чужой жизни, она вошла в меня или я в неё. В реальности же он молчал о том, что я опишу как бы его словами.

— Я увидел её в горах. В самое первое время своего тут обитания. Я впал в апатию, поняв, что меня провели и засунули, по сути, в неволю как преступника. А я был лучший в своём выпуске. Но мне, если честно, и по делу. Представь, кого я тут увидел. Какие-то тонконогие существа, часто истощённые, в хламидах и запрятанными под тряпьё волосами. И все сумрачные. Аристократки были не в зоне моего доступа. Да чем они и лучше? Только тем, что чище тряпьем. Красивы только актрисы и проститутки. Первые чрезмерно болтливые и фальшивые, поскольку наполнены чужими словами от макушки до самой пятой точки, а вторые немые почти. И те, и другие продаются любому, кто того хочет. Поэтому они не различают своих мужчин одного от другого, — и настоящий есть лишь повторение вчерашнего. Главное, чтобы в будущем появился следующий самец, идентичный ресурсу биологического выживания и только. Не придают ни малейшего значения ни возрасту, ни внешности и всем прочим качествам. Я был ошеломлён и подавлен всем этим. А мне на тот момент всего двадцать с небольшим! Многие у нас покупали себе девушек — подростков, одаривая их небольшим домиком и беря за них ответственность как за неразумных домочадцев или сирот. Поскольку все совершеннолетние девушки в данном социуме уже давно пребывали замужем и рожали детей. Для меня такое не казалось возможным. Нянькаться с девчонкой? Или того хуже, стать совратителем юной души? Поэтому я долго жил как монах.

И вдруг видение — старик и девушка. Но тогда он ещё и не выглядел стариком. Человек в чёрном балахоне. А с ним рядом она. Из какой-то ветоши вдруг вижу волшебное лицо. Мерцают глаза богини, волосы переливаются, будто в них спрятаны звёзды, губы как из лепестков редчайших пунцовых цветов. Но она была больна. Страшное детство, больная мать. Я увёз её на базу. У нас врачи стали её лечить. Она спала, а тончайшие технологии, особые роботы с искусственным интеллектом лечили её сердце. А так, она давно бы и умерла. Я так переживал за неё, часами ждал, когда она проснётся и улыбнётся мне. Улыбка добрая, в глазах отражение чего-то нездешнего, лоб высокий. И тело… земное, обворожительное, женское… Она никого и не видела, кроме меня. А я уже и дышать без неё не мог. Нас уже и поженили все, но она не хотела становиться моей женой. Хотела просто гулять, разговаривать, иногда ласкаться, но без настоящей любви. Я так мог жить? Но ей жалко стало меня. Она ведь очень жертвенная была. И есть, наверное, но уже не по отношению ко мне. Мне хотелось страсти, а не её жертвенности. Но где взять? Я и так-то был счастливчик в глазах остальных… И вот через столько лет возникла эта нимфея… как мираж над водной гладью, как весна после оледенения веков. И я ошалел, будто мне восемнадцать… После льдистого миража женщины — женщина живая и земная вся. И как мне себя сдерживать?

— Ты как солнечный зайчик, не хочешь даваться в руки, — он обнял меня, будто проверял мою подлинность, не давая пояснения тому, кем же именно он меня обозвал? Попытался залезть под платье, но я не давалась ему, и он подчинился.

— Тебя кто кормит здесь, кто даёт защиту? — спросил он, приводя меня в чувство всплытия в реальность.

— Мой отчим, — ответила я и опять споткнулась о некое препятствие в себе.

— Зачем тебе такой отчим? К тому же он живёт сам по себе и к тебе, как я понимаю, равнодушен.

— Как же равнодушен? Он нам помогал и помогает. Мамы давно уже нет. Отец был из аристократического сословия, но его умертвили за преступление, которого он и не совершал. Его подставили подлые люди.

— В семье твоего отца было пятеро, ты его последний ребёнок. Где же все?

Тут уж настала моя очередь для несказанного удивления его осведомлённостью, — Они, те, кто от первого брака отца, две дочери процветают, как и положено им по статусу. Но они приёмные, не родные мне по крови. Старший сын папы, уже единокровный, погиб при обвале тоннеля в предгорьях. Он отправился туда с исследовательской экспедицией. А со сводными сестрами я не общаюсь, то есть они с нами не общаются. Мы забыты. Я почти одна.

— Кто этот «почти»?

— Мой брат Нэиль, но он военный, совсем не живёт теперь в семье.

— Почему же он «почти»?

— Ну… я же живу одна. Бабушка у отчима моей мамы работает. Раньше она шила, вышивала состоятельным клиенткам. Она художник своего дела, уникальная выдумщица, и мы жили за счёт её мастерства, оставшись без всего, а потом и без мамы. Сейчас у бабушки болят глаза, но она энергичная и не хочет сидеть, сложа руки. Она и перебралась к нему, ну… — я опять запнулась на имени Тон-Ата.

— Говори как есть: «К моему жениху». Навязанному тебе твоей же бабушкой, поскольку старушка