Шрифт:
Закладка:
Бохум – университетский городок – рассмотреть не удалось, шли тогда дожди, а вот другой городишко – Тюбинген – произвел на нас сильное впечатление. Здесь бы «жить и жить, сквозь годы мчась», как сказал поэт. Тихо, уютно, мило, зелено, основной народ – студенты, весь городок – вокруг университета, основанного 600 лет назад, в круглой котловине, похожей на чашу. Поверху – замки и монастырь. Целый день по жаре возил нас на своей машинке местный энтузиаст… Мы побывали с ним на кладбище – с могилами солдат и офицеров обеих мировых войн, на общей стеле надпись «Они умерли за нас». И тут выяснилось, что сам наш гид – бывший солдат вермахта, в 1945-м был на пороге Москвы… Сорок два года прошло, мы можем теперь лишь удивляться, что нас тогда сделало врагами. Но ведь и Генрих Бёлль, который меня сюда вытягивал, был солдатом вермахта… Он, кстати, нас принял у себя в доме, как бы сказать, в Кельнской области, обнял и расцеловал, даже прослезился, что увидел меня целым и невредимым. Ему 65, но выглядит старше, даже дряхленько, очень болен, хотя напряженно работает, пишет, выступает. Это был первый немецкий дом, который мы посетили, и самый лучший дом, не слишком зализанный, скорее крестьянский хутор, с каменными сараями из неотесанных бутовых кубов. Пахло скотиной – чтоб не заниматься стрижкой травы [а это в Германии непременная операция, даже ритуал], Бёлль на свой участок охотно пускает соседских овец, коров и лошадей. Несколько часов провели в беседах и спорах – по поводу размещения на территории Германии американских ракет, выпили немножко, я ему подарил рассказ «Не обращайте вниманья, маэстро», ему посвященный, только что вышедший в английском переводе.
Но, разумеется, Бёлль не слишком типичный немец. Вообще же сей народ – необычайно дотошный, усидчивый, терпеливый в работе. Стрижет ли немец траву, строит ли дом, метет ли улицу перед своим окном, ходит ли драить свою машину – он не отвлекается ни на минуту, не перекуривает, не бежит в перерыве похмелиться. Все – до вечера, когда он засядет с пивом и будет наслаждаться отдыхом и беседой. Неизвестно только – когда он читает книги. Поразительна самодисциплина народа – без всякого принуждения: можно полгорода пройти и не встретить ни одного полицейского. Кто же уличное движение регулирует? Никто, сами следят за порядком. И притом, ездят на сверхскоростях. Но стоит пешеходу вступить на «зебру» [отмеченный белыми широкими полосами переход], как машины замирают, и тебя ладошкой приглашают пройти спокойно. Люди предупредительны, отзывчивы, не говорю вежливы – это у них в крови, в генах. На другой день, как мы поселились, все нам в лифте стали говорить «Гутен Таг», а выходя на своем этаже – «Ауфвидерзеен». Только всего и нужно, чтоб ты себя чувствовал спокойно – и свободно. Можно ходить по городу хоть в трусах, если жарко [а в Английском парке в Мюнхене молодые люди обоего пола ходят и загорают голыми, называются «нудисты»], можно свою машину размалевать тюльпанами или сплошь обклеить красотками из журналов – никто не упрекнет, не обратит особого внимания. Каждый живет, как хочет, и оригинальность только приветствуется.
К русским относятся с особым интересом и вниманием, но это особ-статья, в новых поколениях живет раскаяние за все, что их отцы причинили нам в 1941–1945 годах. И, глядя на этих немцев, никогда не скажешь, что это они или такие же, как они, могли строить виселицы и расстреливать пачками в Бабьем яру. В мозгу не укладывается.
Вот разве что к денежкам они относятся сверхуважительно, трижды задумаются, прежде чем лишний пфенниг потратить, а ведь это совсем даже не монета, коробку спичек на нее не купить. Мы, разумеется, к деньгам относимся по-русски, за два квартала не пойдем в другой магазин, где чуть подешевле, и это их одобрения не вызывает, щедрые натуры тут не пользуются авторитетом. Вот это все-таки настораживает, хотя не скажешь, что это такая уж противная черта национального характера…
Ну, вот мои первые впечатления от гнилого Запада. На вид он совсем не гнилой, впечатление – огромного богатства, но и огромного труда, вложенного в это богатство, но и немалой бережливости, и внимания ко всему живому. Поэтому между домами на газонах резвятся дикие кролики и порхают бекасы, а для собачек и кошек продается специальная еда в красочных пакетиках и баночках.
Далее – поглядим. Нам предстоит еще многое увидеть и оценить. Впереди еще Франция и Америка. Но это, по-видимому, на следующий год. Пока – обсмотреться нужно здесь, куда нас пригласили, да и поработать для разнообразия.
Напиши о себе, как живется, как можется, что соседи говорят. Может, что прислать отсюда, есть возможность передать посылочку. Здесь все есть, затруднение испытываешь только от обилия, но все довольно-таки дорого, надо с разумом покупать, ловить дешевые распродажи.
Как поживают Юра с Валей? Помогают ли? Звонит ли Илья?
Так как письма за границу имеют тенденцию иной раз пропадать, пиши заказными и сохраняй квитанцию, это немного дороже, зато надежнее.
Желаю здоровья, целую.
Огромной радостью была покупка новой машины, приобретенной на смену «запорожцу», выведенному из строя «чекистским сиропом». Он сразу написал матери и даже послал ей фотографию своего приобретения.
Ты спрашиваешь, как я купил машину. Разумеется, по-русски, то есть все деньги сразу… Машина прекрасная, портреты – анфас и профиль прилагаю, цвет у нас синий, с металлическим лаком – от солнца, называется «стратоблау металлик»… С могучим мотором – 75 л<ошадиных>. с<ил>. летит, «как пух из уст Эола» (06.11.1983, FSO).
В этом же письме Владимов рассказывает о большом путешествии по Европе, об автострадах, о поразившем его отсутствии контроля на границах:
Паспорта предъявляют, не вылезая из машин, пограничники только кивают. Моим советским «паспортиной», впрочем, заинтересовались, пригласили войти. На мне была джинсовая рубашка с погончиками, того же почти цвета, что у пограничника-француза, и покуда он, отвлекшись от своих обязанностей, сидел в глубине комнаты, я стоял в дверях – водители протягивали паспорта
