- Несчастьям плевать на цифры, - вздохнула Элизабет.

- Я знаю про ваших родителей, мадемуазель, и сочувствую вам. Мне часто приходилось отсиживаться за большим ларем в кухне, пока тетушка сообщала остальным слугам новости, обычно плохие.

- Жюстен, а почему она не захотела сказать, что вы ее племянник? Дед вас ценит, считает очень способным. Да и Мадлен столько лет в доме…

- Я задаюсь тем же вопросом, Элизабет. В детстве мне приходилось от всех прятаться, потому что тетка твердила: Лароши ее прогонят, если узнают, что ее племянник живет в замке. Я страшно боялся произвести хоть малейший шум. Все время сидел на чердаке, но по ночам все-таки спускался и гулял по коридорам верхних этажей. Меня особенно тянуло в детскую, потому что там были игрушки.

- В тот вечер вы как раз прятались в платяном шкафу, когда Мадлен привела меня и стала укладывать?

- Вы не забыли?

- Я забыла многие страницы своего детства, но стоило мне взять в руки оловянного солдатика, и я вспоминала вас.

Лицо Жюстена осветилось радостной улыбкой. Элизабет опустила глаза, до того она была взволнована.

- Сюда, ваша лошадь в этом деннике, слева. У нее очень красивая кличка - Перль[51].

- О нет! - вскричала девушка. - В Нью-Йорке у меня была кузина, дочь брата приемного отца, и звали ее Перл.

Последнее слово она произнесла на английский манер, и Жюстен расхохотался. Он подвел Элизабет к чудесной лошади темно-гнедой масти, с бархатистым отливом.

- Я на ней уже ездил, вам нечего опасаться, - пояснил он. - Она хорошо вышколена, и характер спокойный.

- Вы мне поможете, не так ли? И могу я поменять ей кличку?

Юноша только пожал плечами. Он привык воспринимать вещи как они есть, без возражений. Элизабет расхрабрилась и погладила кобылу по лбу с белой звездочкой-отметиной.

- А теперь вам лучше бы пойти в дом, - посоветовал Элизабет Жюстен. - Мсье Ларош может вернуться в любой момент, а может и к ужину. Он очень рассердился, но так бывает каждый раз, когда мадам Адела ездит на мельницу в Монтиньяк.

- Бабушка часто туда наведывается?

- Да. И сегодня поедет, поэтому мне приказали подать экипаж.

- Я могу еще побыть с вами?

Молодой конюх знаком дал понять, что она вольна делать, что хочет. Элизабет последовала за ним туда, где стояли экипажи и хранилась упряжь. Она узнала сегодняшний фаэтон, провела пальцем по съемной крыше легкого четырехколесного экипажа, осмотрела еще один, окрашенный в черно-желтые тона.

- Это тильбюри вашей матери, - пояснил Жюстен.

Девушке снова стало не по себе. Она на каждом шагу сталкивалась с прошлым прекрасной Катрин Ларош, притом что ей самой предстояло привыкнуть к новой жизни во Франции. Теперь от Эдварда и Мейбл ее отделял океан, и она по ним очень скучала.

- Жюстен, я представляла, какое это будет счастье - вернуться сюда, но как все сложно! В Нью-Йорке меня подобрала семейная пара, когда я была одна, беззащитная и беспомощная - потерявшаяся шестилетняя девочка, голодная, продрогшая и напуганная. Я думала, что покину их без малейшего сожаления, и ошиблась. Прошу вас, будем друзьями!

Какое-то время он, хмурясь, перебирал кожаные ремешки, потом, поколебавшись немного, мягко и смиренно произнес:

- Когда вы будете учиться ездить верхом, мы сможем немного поболтать. Элизабет, мне было одиннадцать, когда тетка услала меня работать в Обтер, это городок недалеко отсюда. Я стал помощником конюха. И, на мое счастье, тамошний хозяин научил меня читать и писать. Я старался побольше читать, учился всему, чему только мог. А еще объезжал лошадей, ухаживал за ними.

- А почему вернулись?

- Три месяца назад приехала тетка и сказала, что мсье Ларош как раз ищет конюха. Чем не место для меня? И, честно говоря, я с радостью вернулся в замок. Правда, было одно условие: делать вид, что я неместный. Мадлен соврала, что встретила меня в деревне. Я сказал так, как мне было велено, - что ищу работу, что я сирота, без матери и без отца, и это, кстати, правда.

- В этом мы с вами похожи, - растроганно заметила Элизабет.

Заслышав далекий стук конских копыт, Жюстен опомнился, испугался:

- Возвращается мсье Ларош! Уходите скорее, вон через ту дверь, и сделайте вид, что прогуливаетесь по парку, - тихо проговорил он, указывая на сводчатый дверной проем. - Я не хочу, чтобы меня выгнали.

Тем более, когда вы вернулись…

Девушка подчинилась мольбе этих черных глаз, упиваясь красноречивой недосказанностью. Ричард Джонсон был забыт. Жюстен полностью вытеснил его из девичьих грез - загорелый, золотоволосый и с таким ласковым взглядом…

На берегу реки Шаранта, в тот же день, через час

- Весна придет очень скоро, моя крошка Элизабет, и для меня это будет самая прекрасная весна за много лет, - сказала Адела Ларош, которая правила экипажем. - Я уже отчаялась тебя увидеть, но вот ты здесь, и я совершенно счастлива!

Эти слова, исполненные искренней любви, не могли оставить девушку равнодушной. Она доверчиво прижалась к бабушке.

- Вы очень переменились, мадам. Прошу, не обижайтесь, но когда ко мне вернулась память, я вспоминала вас как даму строгую, слегка отстраненную.

- Я такой и была. Жила, погрязнув в навязанных мне родителями предрассудках, как в клетке. Хотя в тот вечер, когда Катрин последний раз ужинала в замке, я страдала неимоверно. У меня сердце замирало при одной мысли, что вы уезжаете. Прости, что говорю об этом, мое любимое, драгоценное дитя! Нужно отпустить прошлое, наслаждаться сегодняшним днем и вместе строить твое будущее.

«Любимое, драгоценное…» Эти слова заглушили все страхи Элизабет.

Она подняла голову, чтобы полюбоваться бледно-голубым небом, усеянным белоснежными облачками. Дорога шла вдоль берега Шаранты, вздувшейся после зимних дождей. В ее водах отражалось солнце, окружающая природа дышала безмятежностью.

- Я многим обязана мсье Дюкену, - внезапно начала Адела. - Я была ужасно несчастна, поверь мне на слово, после постигшей нас трагедии. Не знаю ни как, ни почему мне это пришло в голову, но однажды я поехала на мельницу - разумеется, тайком. Может, мне хотелось разделить свое горе с отцом и братьями Гийома… Антуан принял меня радушно, ни в чем не упрекнул. Гуго выстроил между нами и Дюкенами непреодолимую стену из