— Ужасно.

— Жаль, что нет волшебного зелья, которое я могла бы приготовить, чтобы избавить тебя от боли. Что-нибудь, что заставило бы тебя забыть его.

— Даже если бы такое зелье существовало, я не уверена, что воспользовалась бы им. Я не хочу забывать его. Боль помогает мне помнить.

— Как сентиментально!

— Так и есть.

— Ты страдаешь от любви, вот в чем проблема. Единственное лекарство от этого — время, и много.

Хелена пнула носком ботинка из лайковой кожи случайно подвернувшийся камешек.

— Как ты думаешь, что он сейчас делает?

Дженни поджала губы.

— Надеюсь, он промок, перепачкался и чувствует себя несчастным в своем аббатстве, — недоброжелательно ответила она. — Надеюсь, у него протекает крыша, вино превращается в уксус, а повар превращает всю еду в кашу. Короче говоря, я надеюсь, что он сгниет. И Томас Финчли тоже.

— Я бы очень хотела, чтобы ты простила мистера Финчли. Все, в чем он виноват, это в том, что поддержал своего друга. Они с Джастином как братья.

— Простить его? Ха!

— Ну, по крайней мере, не строй из себя мученицу из-за меня. Я не жду, что ты откажешься от мистера Финчли.

— У меня его никогда не было, — сказала Дженни. — И это очень хорошо, поскольку недавно я поняла, что он мне не нужен.

Хелена искренне жалела, что не испытывает таких же чувств к Джастину. К сожалению, его отсутствие никак не повлияло на ее чувства. Сейчас она хотела его так же сильно, как и тогда, когда влюбилась в него.

— Он с самого начала знал, что мистер Торнхилл хочет расторгнуть ваш брак, — с отвращением в голосе продолжала Дженни. — Он был занят оформлением документов и давал юридические консультации, все это время сопровождая нас по городу.

Она посмотрела на Хелену.

— Это была его идея, чтобы мистер Торнхилл улизнул, пока мы были в музее.

— Да. Джастин так и сказал.

— Я рада, что он не прислушался к его совету. Хотя я не знаю, что хуже. Получить прощальное письмо или услышать в лицо, что… — Дженни замолчала, отвлекшись. — Интересно, кто это?

Хелена проследила за ее взглядом.

Вдалеке по дорожке приближались две модно одетые леди, за ними на почтительном расстоянии следовали их горничные. Хелена не узнала их. Не сразу. Но когда они подошли ближе, она увидела, что это виконтесса Паркхерст и леди Амелия Уизерспун. Они поприветствовали Хелену вежливым поклоном.

— Леди Хелена, — холодно произнесла виконтесса Паркхерст.

Хелена склонила голову.

— Леди Паркхерст. Леди Амелия.

Эти две дамы были не более чем случайными знакомыми. Однако не отсутствие фамильярности сделало их общение натянутым и неловким. К сожалению, по прошествии трех недель скандал вокруг редакционной статьи мистера Пелхэма все еще не улегся окончательно. Большинство леди и джентльменов, с которыми Хелена сталкивалась во время своих прогулок, не были уверены, как к ней обращаться.

— Прекрасное утро для прогулок, не так ли? — спросила леди Амелия.

— Да, — ответила Хелена. — Довольно приятное.

— Увлекательный разговор, — заметила Дженни, когда две дамы двинулись дальше по дорожке.

Хелена слегка улыбнулась.

— Они понятия не имеют, что мне сказать.

— Они пара простофиль.

— Я не буду жаловаться. Могло быть гораздо хуже.

То, что этого не произошло, во многом объяснялось влиянием лорда Вулвертона. Подражая его грозной графине, некоторые пожилые светские дамы оказали Хелене поддержку. Они приглашали ее на чай или включали в списки приглашенных на обеды или концерты. Что еще более важно, некоторые из них добровольно взялись за реформы в частных лечебницах. Пока ничего не было достигнуто, но Хелена не теряла надежды.

— Еще одна причина, по которой тебе не стоит уезжать из Лондона, — сказала Дженни. — Неважно, насколько сильно разбито твое сердце.

Хелене стало интересно, в каком состоянии находится сердце Джастина.

— Знаешь, все то время, что мы были вместе, я действительно думала, что он начинает заботиться обо мне, но в тот день, когда он ушел, он сказал такие вещи. Он был таким холодным и бесчувственным. Казалось, что он стал совсем другим человеком. Как будто он вообще никогда не испытывал ко мне ни теплоты, ни привязанности.

— Торнхилл всегда был грубым и угрюмым. По правде говоря, моя дорогая, я никогда не понимала, что ты в нем нашла. Признаю, он был храбрым, и я восхищаюсь тем, как он справился с мистером Глайдом, но в остальном… — Дженни покачала головой. — Нет. В долгосрочной перспективе Торнхилл не стал бы подходящим мужем. Я считаю, что тебе повезло избавиться от него.

— Это было другое. Это была не просто грубость. Он был холодным и жестоким. Он никогда не был таким раньше. Никогда.

Хелена нахмурила лоб.

— Подожди. Это не совсем так.

— Видишь? Как я тебе и говорила. Бесчувственный грубиян. В самом деле, если он не раз разговаривал с тобой подобным образом, ты можешь быть уверена в его неприятном характере.

— Да, однажды он был холоден со мной, но это было… — Хелена внезапно замолчала. Она отпустила руку Дженни.

— О, Дженни! Почему я не вспомнила об этом раньше?

Дженни посмотрела на нее, вопросительно приподняв темно-каштановые брови.

— Тот день, когда он так холодно разговаривал со мной, — объяснила Хелена. — Это был первый день, когда мы встретились. В «Королевском гербе» в Девоншире. Он сказал что-то чрезвычайно вульгарное.

— Правда? — Дженни понизила голос. — Что именно?

Хелена махнула рукой.

— Это не имеет значения. Кроме того, я покраснею, если скажу. — Она повернулась и быстро пошла обратно тем же путем, которым они пришли. — Я была такой слепой. Такой глупой.

Дженни побежала за ней.

— Куда мы идем?

— На Хаф-Мун-стрит, — ответила Хелена. — А потом на Гросвенор-сквер.

— Гросвенор-сквер! — Дженни изумленно уставилась на нее. — Господи, твой дядя же не вернулся из Гэмпшира?

— Насколько я знаю, нет, — ответила Хелена. — Но мы собираемся навестить не моего дядю.

Глава 23

Северный Девон, Англия

Октябрь, 1859

Благородство — это не то, что о нем говорят. Джастин получил достаточно доказательств этого за те недели, что он прожил с Хеленой в Лондоне. Он всегда слышал, что самопожертвование полезно для души. Что добродетель сама по себе является наградой и так далее. Но когда он занимался повседневными делами в Северном Девоне, все, что он чувствовал, было невыносимым страданием.

Он не находил удовольствия в своих деловых отношениях. Ремонт аббатства не приносил ему удовлетворения. Даже ежедневные скачки верхом на Хиране не смогли поднять ему настроение. Он пришел к мрачному выводу, что без нее ему жизнь не мила.

Было ли это любовью? Это щемящее отчаяние? Как будто из него вырвали