Золотой рыбкой тогда называли одну московскую цыганку-гадалку, которая управляла Москвой и безмозглым барбосом Сергеем.

Мама истолковала эту записку в том смысле, что все уже было подготовлено, чтобы обмануть Папу, и Ходынка была целой организацией.

– Я не верю, чтобы это был недосмотр. За такой недосмотр расстреливают! Тут нечто другое. Нужна была не гора трупов простого народа, а только одна голова!

Этому она верила так же твердо, как и всем своим заключениям.

В бумагах Мамы была в то время записка Плеве[121], в которой он писал:

«Если Вашему Величеству угодно, Вы будете знать, кто главные враги трона и откуда ждать выпадов».

– Ходынка, – говорит Мама, – показала мне, что я должна спасти царскую семью. И что мне не на кого надеяться.

Гневная сделает все, чтобы убрать Папу с дороги. Прежде всего ее влияние на Папу сказалось в том, что он приблизил к себе великих князей. А она знала, что они могут явиться серьезной опасностью. Это видно из того, как, пользуясь при жизни Александра III большим влиянием, она настояла, чтобы их держали в страхе и на почтительном расстоянии, а тут – спустили с цепи. Их много, и им много надо, особенно их блядям. Чтобы урвать кусок пожирнее, всякий гнет по-своему и в свою сторону.

* * *

Мама уверяет, что под давлением и руководством Николая Николаевича-старшего[122] был разработан план раздела России на округа. На четыре части. Кавказ предполагалось отдать Николаю Николаевичу[123], Малороссию – Михаилу Александровичу, а Сибирь – одному из Константиновичей[124]. Центральную же Россию – Папе. И он должен был это провозгласить. Предлагали гогенцоллернскую систему.

* * *

Вчера провела целый день у Мамы, она третьи сутки не выходит из своей комнаты. Мама впервые узнала про Агинушку. Придворные дамы ее не любят: они на одних правах с нянькой. Она очень близка к Маме; ее называют Совой и Графиней от корыта.

– Агинушка, – рассказывает Мама, – предупредила меня перед отъездом[125] в Москву: «Я вижу на дороге черный крест».

В ночь перед отъездом она дала выпить Папе и Маме голубиной воды. Мама вполне убеждена, что Агинушка может отвратить всякую беду, если почувствует ее за день. Она спасает Маму от болей, от сонливости и тоски. Голубиную воду Агинушка готовит сама: приносит святой воды из колодца и прибавляет голубиной крови. Эту воду она дает пить Маме и Папе и кропит ею их постель.

* * *

Из чудес Агинушки я отлично помню пророчество в ночь под Рождество Богородицы. В это время салон Бекеркиной[126] был особенно в ходу. Там орудовали молодой фон-Валь[127] и П.Д.[128]. (Дурныш, как называл его Папа.)

Там впервые говорили о плане раздела России на четыре округа. Этот слух очень волновал Маму. В это время Гневная вызывала Ламсдорфа[129]. Там говорили, что если Папа не будет слушать Витте и не изменит своих мыслей относительно политики, то будет война с Японией. По этому поводу Мама сказала Папе:

– Лучше какая угодно война, чем революция, или чтобы ты был старшим дворником у великих князей.

Папа согласился с Мамой и сказал, что Плеве, который чрезвычайно предан трону, утверждает: «Война даст нам победу, и тем самым мы раздавим всякую революцию – и снизу и сверху».

* * *

Мы сидели и разговаривали. Вдруг входит Агинушка, которая имела свободный доступ к Маленькому[130]. Она была очень бледна, говорила шепотом и шаталась.

– Я только что, – сказала она, – только что видела что-то ужасное про тебя и про цариньку (так она зовет Папу). – И что же? – спросила Мама.

– Гроза, – прошептала Агинушка, – гроза… Слышите – ломает деревья… вырывает с корнем… Птенцы из гнезд падают…

Действительно, в парке[131]гремела гроза, но мы этого раньше не замечали. А тут все разом испугались. Няня между тем продолжала:

– Нева из берегов выйдет… зальет красной волной…

Страшно будет!.. Шатается, шатается трон…

Мама начинает дрожать.

– Как, – говорит она, – опять война?

– Нет… нет… у тебя в доме кровь!

Мама в отчаянии вцепилась в меня.

– Что делать?.. Что? Что?!

– Бойся, – говорит Агинушка, – седого ближнего и чужого гордого… Сломи их – или они тебя сломят!

Мама полагает, что «седой ближний» – это Николай Николаевич, а «гордый» – Витте.

* * *

Когда вчера приехал Витте – Мама его не приняла. Я не знаю, кто его больше ненавидит: Папа или Мама.

Папа повторяет:

– Я не выношу его, потому что он восстанавливает против меня интеллигенцию!

Интеллигенцию же Папа не любит и подавно. Он произносит это слово совсем особенно. Когда Папа говорит «интеллигенция», у него бывает такая же физиономия, как бывала у моего мужа, когда он говорил «сифилис».

Он всегда произносил это слово отчетливо, в голосе его был страх и какая-то особенная брезгливость.

Почему Папа боится интеллигенции? Не понимаю этого!

Непостижимо, отчего оба они так не любят Витте. Теперь, когда он не у дел, это уж совершенно непонятно.

* * *

Когда, бывало, в 190[?] и 1904 году вокруг меня кричали, я уходила. Я была спокойна, потому что знала: как бы Мама и Витте ни старались отвлечь Папу, война все-таки будет, будет. Иначе ему придется еще хуже.

Кстати, я заметила, что Папа – большой сторонник войны. Он говорит:

– Война хороша, потому что всех увлекает. Во время войны никто не думает о мятеже, и она все выясняет. Кроме того, она приносит славу и создает имя в династии…

Мама не может успокоиться, что война проиграна. Она считает, что в этом виновны те, кто желал перемен: Гневная, Витте, Муравьев, Коковцов[132].

Революция должна была совершиться до войны. Потому-то русская армия и не могла победить.

Барон Нольде[133] говорит, что нельзя помышлять о войне, когда царя не любят и не знают, а царские генералы слывут ворами. Папа примирился с неудачной кампанией легче, потому что эта война научила, как надо бороться с внутренним врагом. Но это не так. Папа искренне думает, что это он усмирил революцию. Нет, это сделала Мама. Ее оскорбленное чувство. Ее боязнь потерять трон. Между прочим, она говорит: «Напрасно Папа считает, что довольно удалить двух-трех левых министров и революция будет побеждена». Мама всегда боится новой вспышки и всегда стоит на страже. А Папа всегда все скоро забывает.

* * *

Извольский[134] ведет определенную линию: он хочет проложить