Но мне было не до смеха.

Гром подошел к двери избушки. Дернул ржавый амбарный замок, дужка отошла, он снял его из петель и положил на низкий подоконник, усыпанный засохшими сосновыми иголками. Легко толкнул дверь, та едва скрипнула и отворилась.

— Заходи, — раздался приглушенный голос из темноты.

«Ну вот и все, — подумал я. — Ты, конечно, полный идиот, что идешь за ним словно овца на заклание…»

Я вздохнул и шагнул вслед за ним.

Воздух в домике был спертым, тяжелым, старым. Странно, потому что вокруг шумел сосновый лес, наполняя грудь свежайшим ароматом.

Внутри на первый взгляд было абсолютно пусто — не считая небольшого деревянного стола и двух скамеек возле него. На полках я разглядел пару глиняных кувшинов, покрытых пылью, в углу металлической совок с длинной ручкой (я сразу подумал, что его можно использовать как оружие).

На деревянном столе лежала пожелтевшая газета, на ней зеленоватый будильник и спичечный коробок.

И все.

Вероятно, если он сейчас повернется и выстрелит мне в грудь, милиция не скоро найдет меня.

Гром повернулся.

Я спокойно посмотрел ему в глаза, готовый к любому развитию событий. Он слегка опустил подбородок.

— А ты не из трусливых… — с ноткой уважения сказал он.

Я понял, что, возможно, еще несколько минут в запасе у меня есть. И я не собирался их терять.

— Ты ведь привез меня сюда, чтобы…

Гром кивнул без тени смущения и сомнения. Он был тверд как скала и чем-то походил на моего учителя старейшину пираха Ообукоо, который любил повторять: «Если что-то задумал, действуй решительно без сомнений».

Однако Гром не выглядел киллером — и это было странно. В ту пору знать не знали о такой профессии.

— Зачем?

— Она сказала, это твоих рук дело. Ты все это затеял. Ты во всем виноват. Ты вражеский диверсант. И если бы не ты… — я увидел, что его огромные кулаки сжались, а на челюстях заиграли желваки, — …если бы не твоя сволочная душонка, твое мерзкое любопытство… я был бы там, откуда ты меня выдернул. Я был нужен Родине. А оказался неизвестно где и когда. И чтобы все вернуть… есть только один путь. Но… — его взгляд опустился к столу, накрытому старой пожелтевшей газетой, — есть один способ проверить, кто ты такой. И именно для этого я привез тебя сюда.

Он взял коробок спичек — аккуратно, двумя пальцами встряхнул. Внутри что-то зашуршало. Он качнул головой. Прислушался. Стояла звенящая тишина, нарушаемая лишь отдаленным пением птиц.

— Теперь ты, — сказал он и протянул мне коробок. — Если она не лжет, значит ты тоже не отсюда.

В полном недоумении я взял коробок из его рук. Он был старый, такой же старый, как и газета. Я ни разу не видел таких спичек. На коробке крупными буквами было написано:

«НАРКОМЛЕС РСФСР

ГЛАВСПИЧПРОМ

НАШЕ ДЕЛО ПРАВОЕ!

ВРАГ БУДЕТ РАЗБИТ!

ПОБЕДА БУДЕТ ЗА НАМИ!

В кор. 50 штук. Цена 5 к.»

Мой взгляд плавно переместился на газету. Это была «Красная Звезда» от 22 июля 1942 года № 170, цена 15 коп. Сверху курсивом темнел лозунг:

«Смерть немецким оккупантам!», а передовица называлась «Награждение 28 павших героев».

Я с трудом оторвал взгляд от газеты. По спине бежали мурашки, и я не сразу понял, что это не совсем мурашки. Коробок в моей руке — до сих пор мертвый и безжизненный, вибрировал так сильно, что эта дрожь передавалась мне по руке.

Гром зачарованно смотрел на коробок. Казалось, он не мог отвести от него взгляд.

— Этого не может быть… не может быть… — повторял он.

Осознав, что в коробке кто-то или что-то есть, я выронил его на стол, словно ужаленный.

Гром протянул руку, взял его и осторожно приоткрыл щелочку.

Совершенно сбитый с толку, я наблюдал за его действиями.

— Она мне солгала. Ты отсюда… Ты не такой как она… значит… ты не с ней…

— Конечно я не с ней… с чего вы взяли… — тихо произнес я.

— Она показывала мне фото, вы там вместе…

— Это был не я.

— Она сказала, что эксперимент, который проводил ее сын… вы решили завладеть его результатами, все пошло наперекосяк и я… в результате попал сюда, прямо из…

Я снова посмотрел на газету.

— Вы… оттуда? Из прошлого? Великая отечественная?!

Он медленно и как-то обреченно кивнул.

— А… это что? — я показал подбородком на коробок, в котором что-то жужжало, шевелилось и пыталось вырваться на волю с таким неистовством и упорством, будто готово было разорвать хилую картонку в клочья.

Гром долго не отвечал. Он сделал щелочку чуть пошире, и я увидел полосатое, как у шмеля тельце, снующее туда-сюда и требующее свободы.

— Это… шершень… — после долгой паузы сказал он. — Каким-то образом они могут определить, в своем времени находится человек или нет…

— Шершень Шредингера…

— Что?

— Да нет, это я так…

Гром кивнул.

— Как вы сюда попали? Ведь… — я вспомнил про часы. — Это не так уж и просто…

— Это совсем не просто… — вздохнул Гром. — Я был следователем, мы сели на хвост банде, настигли их на рынке и в суматохе задержания кто-то пырнул меня ножом. Чтобы скрыть преступление, меня оттащили и бросили в колодец, прикрыли крышкой. Не знаю, сколько я пролежал. Когда очнулся… с трудом вылез и…

— …все было по-другому.

— Не то слово. — Гром покачал головой, вытащил газету из-под будильника, бережно стряхнул пыль и положил назад, на стол. — Все изменилось. Абсолютно все. Сначала я подумал, что меня все-таки убили… и я попал в рай. Потом, когда немного осмотрелся, понял, что никакой это не рай, а наша страна… тогда я решил, что у меня шизофрения. Несколько дней или даже недель я прятался по дачам и проселкам, потом понял — нет, шизофренией здесь и не пахнет.

— А рана?