грибное место, — подумалось мне. Над просекой кружили птицы — наверняка выбирали места для гнездовья. Однако я заметил, что после нескольких кругов почти все они улетали прочь. Что-то им не нравилось.

Мотоцикл с поляны исчез и теперь я был здесь совершенно один, чего не случалось уже очень давно. Странное ощущение ничегонеделания и какой-то пустоты постепенно сменилось умиротворением.

Не высовываться, далеко не выходить, — это было не сложно.

Сначала я решил, что огонь может выдать мое местоположение, но обследовав участок, я понял, что вблизи нет ни дорог, ни деревень, ни вообще каких-либо следов человека типа пустых бутылок, окурков, бумажек и прочего мусора.

Попытался прикинуть сколько километров до города — выходило около десяти, но мы много петляли, и я мог ошибаться. Тем не менее, привычного городского гула здесь совершенно не ощущалось.

Я нашел спички, собрал дрова и разжег небольшой костер. После вскрыл тушенку, сделал чай и неплохо перекусил. Видимо, сказался свежий воздух. Привыкнув к новому месту, я почувствовал себя смелее, хотя, казалось бы, к новым местам мне точно не привыкать.

Изучил дом, оказавшийся гораздо большим внутри, чем он казался снаружи. Нашел старый самовар, топор, нож, пару ведер, несколько таких же старых газет, как и на столе в доме, запас еды на месяц, стеганое одеяло и старый командирский планшет, внутри которого был рапорт о задержании странной одетой группы школьников, которые не могли внятно объяснить, кто они и откуда. Рапорт оказался оборван на полуслове, а край истлевшей от времени бумаги был покрыт бурыми пятнами. Сверху стояла дата — «26.12.1941 г»

«По существу вопроса задержанный Виктор Крылов объяснил, что пришел на рынок, чтобы посмотреть на животных, в частности, на шершней… которые, по его словам, здесь продавались…»

Я уставился на ветхий листок, готовый вот-вот рассыпаться в руках.

— Виктор Крылов? — пробормотал я. Имя было знакомым, но не так чтобы очень. По крайней мере, этот парень не был моим одноклассником. Возможно, этот Витя искал на рынке пресловутых шершней, чтобы понять… что вообще происходит… я представил, как бы я себя почувствовал, если бы попал в сорок первый год и на миг снова почувствовал головокружение. Если в рапорте идет речь о такой группе ребят, им явно не позавидуешь. Где-то сейчас они там… хотя, что значит, сейчас? Сейчас — это когда?

«В данный момент, — подсказал внутренний голос. — В данный момент у них декабрь сорок первого, а ты здесь…»

Я вздохнул и посмотрел на спичечный коробок, оставленный Громом на столе.

Встряхнул. Внутри что-то ударилось. Приоткрыл маленькую щелку, потом шире. Засохший шершень смотрел на меня мертвыми глазами.

Я закрыл коробок и аккуратно сжал его в ладонях.

Через пару минут послышалось шуршание. На миг я подумал, что это, возможно, какой-то трюк. Насекомое — лишь искусный механический муляж, который под действием тепла ладоней приводится в действие и начинает вибрировать.

Однако, когда я вновь открыл коробок, тут же наружу просунулись черные усы, а на меня глянули совершенно живые фасеточные глазищи.

— Что за фигня… — произнес я, совершенно сбитый с толку и положил коробок на стол. Шершень продолжал вибрировать и жужжать, требуя свободы.

— Нет уж, братец, ты мне еще, может быть, пригодишься… — сказал я ему и накрыл коробок старой тряпкой. Пару минут спустя насекомое затихло.

Время тянулось очень медленно. Без телефона (хотя я уже вроде начал отвыкать от него) минуты тянулись словно резиновые.

Я нашел в доме подвал — он находился под пустым сундуком. Точнее, прямо в нем.

— Хитро придумано, — вырвалось у меня, когда я потянул за металлическую петлю на дне сундука, и дно поднялось, явив черный лаз. Фонарика не нашлось, а спускаться в неизвестный погреб, из которого пахнуло холодной сыростью, мне не захотелось. Почему-то я был уверен, что если спущусь, то назад уже не выберусь.

Ни к вечеру, ни ночью, ни даже на утро, когда я продрогший вышел на свежий воздух, чтобы помахать руками и удостовериться, что я проснулся там же, где уснул, Гром так и не появился.

Я тщетно прождал его до обеда. Выбегал на поляну, с которой начиналась едва заметная проселочная дорожка, вслушивался в шорохи леса и отдаленные звуки, напоминающие урчание мотора. Мне показалось, что вечером и утром я слышал голоса, много голосов, похожих на солдатские, будто бы они выкрикивали речевки и приветствия, но теперь было тихо и я списал это на утомление. В лесу всякое может мерещиться.

Я попробовал вспомнить детально наш разговор с Громом. Он, вроде бы, не обещал приехать быстро и, кажется, даже не сказал, когда именно заглянет снова.

Запас еды в избушке как бы намекал, что он может появиться не скоро, однако я все же надеялся, что мое неведение, которое быстро переросло в сущую пытку, продлится недолго.

Я не знал, что и думать, а без новостей мысли в голову приходили одна другой краше. Может быть, его арестовали, когда она пытался добыть палец или ухо для Дианы в местном морге. Может, Диана раскусила простоватого мужика, он выдал меня и сейчас они соображают, что со мной делать, разумно предполагая, что с подводной лодки, то есть из дома в лесу мне деваться попросту некуда.

Осознание того, что я здесь реально как на подводной лодке пришло ко мне на закате шестого или седьмого дня. Делать засечки на дереве, чтобы отсчитывать дни я не догадался.

Тревога нарастала, погода испортилась. В очередную ночь я спал очень плохо. Мне снилось собственное отражение — чего никогда не бывало раньше, оно грозило мне из зеркала в ванной комнате, лифт в доме ездил туда-сюда, я чувствовал, что тот, кто в нем находится, пытается попасть на мой этаж, но почему-то никак не может и все время промахивается. Несколько раз я выбегал на лестничную клетку, но там было темно и лифт проезжал мимо. Я пытался в щелку разглядеть — кто же там едет, но не смог. В конце концов лифт застрял и его пронзительное гудение, точнее, гудение двигателей где-то сверху так меня измотало, что я провалился в какое-то небытие, а кабина, как мне показалось в самом конце — сорвалась и упала в